Шрифт:
– Слушаюсь, мадам.
– И он исчез.
Чуть покачивалась постель, на которой мы оба сидели, и колеса торопливо стучали.
– Давайте выпьем за меня, - сказала миссис Коллинз, - за меня и за мою новую жизнь. Понимаете, мосье Руайан, я начала новую жизнь. Вы согласны выпить за то, чтобы она была хорошей, эта новая жизнь?
– Чтобы она была прекрасной, миссис Коллинз.
– Такой она и будет, - сказала она, и снова такая же улыбка.
– Ну тогда выпьем за мою прекрасную новую жизнь. Sante , мосье Руайан!
– Sante, миссис Коллинз.
Мы выпили.
– Ну и напиток, - сказала миссис Коллинз.
– Неужели вы не находите, что это божественный напиток?
– Конечно, нахожу, миссис Коллинз.
Буря завывала вокруг поезда, дождь гулко стучал в окно за спущенными жалюзи. Миссис Коллинз отставила свой бокал. Я дал ей огня для очередной сигареты.
– А вы не курите?
– Больше не курю. Бросил.
Колеса громыхали, громыхали, громыхали...
– Я видела у вас пишущую машинку. Вы писатель?
– Да, миссис Коллинз.
– А что вы пишете? Романы? Не обижайтесь на меня, я еще ничего вашего не читала. Писателей на свете так много...
– Я пишу научно-популярные книги. Естественные науки...
И это была ложь.
– О, - сказала она и отхлебнула из своего бокала.
– Я никогда не читаю таких книг. Они выходили на других языках?
– Да, миссис Коллинз.
И это была вторая ложь.
– А в Америке их можно достать?
– Разумеется.
И это была третья ложь. Потому что я в жизни не писал научно-популярных книг. Я был одним из новых авторов на редкость успешной серии романов в мягкой обложке под общим названием "Affaire Top Secret". Каждую неделю на свет появлялась очередная брошюра из этой серии. "Affaire Top Secret" продавалась на вокзалах и в газетных киосках. Серия имела даже больший успех, чем знаменитая "Brigade mondaine" . Мы выпускали неслыханную дрянь. А вот много лет назад я писал настоящие романы. И никто не желал их читать. Теперь же на изготовление очередной брошюры у меня уходило примерно три недели.
Но главное мое занятие было из совершенно области другой и приносило мне куда больше денег. Я считался специалистом по доведению до ума неудачных фильмов. Не существовало пленки, которой я не мог бы привести в божеский вид настолько, чтобы монтажер потом спокойно склеил куски в должной последовательности. Я стяжал общенациональную славу как спаситель продюсеров, которые в ходе съемок вдруг обнаружили, что своенравный режиссер слишком далеко отошел от сценария. На этот случай существуют договоры с актерами, с техниками, со студией, и потому каждый день, когда не идут съемки, означает гигантский ущерб для кинокомпании. Я был ангел-спаситель всех труждающихся и обремененных, всех взысканных несчастьем продюсеров. Чтобы вызволить из беды очередного несчастливца, я и ехал сейчас в Канн. Там уже четыре дня назад были приостановлены съемки баснословно дорогого фильма.
– Боюсь, что у вас возникнет обо мне ошибочное представление, - сказала миссис Коллинз.
– Я, наверно, произвожу на вас престранное впечатление.
– Нет, вы производите на меня впечатление человека, который знает, что впереди у него большая радость.
– Большая радость, - протяжно повторила она.
– Пожалуй, вы правы. Я навсегда возвращаюсь к мужчине, которого любила больше всех.
– Вот давайте за это и выпьем, - сказал я и наполнил бокалы. Теперь шампанское стало по-настоящему холодным.
Миссис Коллинз улыбнулась и открыла свою сумочку из крокодиловой кожи. Оттуда она достала кусок картона размером с почтовую открытку. С одной стороны кусок, как я заметил, был исписан, на другой же я увидел миндальное деревце, нарисованное светящейся акварелью, тонкие веточки - черной, маленькие листочки - красно-коричневой, а обильные цветы - светло-розовой. Рисунок заворожил меня своей атмосферой. Мне показалось, будто все растущее и зарождающееся, все милое и хорошее, что есть на свете, сосредоточилось в этом деревце, над которым парило нежно-голубое небо. Глядя на это деревце, ты невольно испытывал радость. Оно заставляло позабыть все темное и печальное. Это был символ надежды. Я долго разглядывал его и чувствовал, как во мне оживают радость и тепло. Радость жизни, воспоминания о давно минувшем, но лишь о том, что было прекрасно, что приносило счастье.
– Переверните открытку, - сказала мне эта странная дама с бело-лиловыми волосами. Даже голос ее был полон шарма. Она была весела, как молоденькая девушка, которая радуется грядущей любви.
Я перевернул и прочел написанное там от руки:
Neither the Angles in Heaven above
Nor the Demons deep under the Sea
Shall ever dessever my Soul from the Soul
Of the beautiful Annabel Lee.
– Это Эдгар По, - сказала миссис Коллинз и отхлебнула из своего бокала.
Я попытался сделать перевод: "Ни ангелы в небе, ни демоны в морской пучине не в силах разлучить мою душу с душой прекрасной Аннабел Ли".
– Это деревце нарисовал человек, которого я любила больше всех, - сказала миссис Коллинз.
– И подарил его мне. И написал эти слова. Эти прекрасные слова. Потому что я и есть его Аннабел Ли.
Теперь ее улыбка была совершенно обращена внутрь и наполнена всем спокойствием этого мира. Так улыбаются мадонны итальянских мастеров, созерцая свое дитя.