– А вы, герой?

– Прибыв в лагерь, продолжил поиски. По-видимому, все наши матросы в сговоре не выдавать беглецов. Я думаю, что Сатин встретился с прочими бунтовщиками. На обратном пути, – спешит он умаслить командира, – заявился к губернатору и потребовал выдачи дезертиров.

– Хоть это догадались сделать, – отрывисто бросает Лазарев. Он тоже садится писать губернатору. Это невыразимо тяжело. Для англичан в происшествии нет никакой чрезвычайности. Ведь то же – и гораздо чаще! случается на британских кораблях. Лазарев сам был не раз свидетелем дезертирства с английских военных кораблей. И тем не менее капитану стыдно признаваться в том, что это случилось на его корабле.

Но вывод Михаил Петрович делает один: надо подтянуть дисциплину, укрепить благодетельный страх в тех, кто равнодушен к возвращению на родину.

Конверт запечатан. Лазарев поворачивается к продолжающим стоять офицерам.

– Вот последствия либеральных бредней, господа. С одной стороны снисхождений проступкам, с другой – недостаточное воспитание. Затем, что мало бываете с матросами. О вас не говорю, Нахимов… Теперь во всей строгости придется применить устав.

Он внезапно умолкает. В капитанскую каюту доносится грохот сваленных дров. Стучат молотки и визжат пилы, за кормой высокий голос тянет унылую песню:

О-оой ты мо-ре, мо-ре синее…

Это висит в люльке маляр и закрашивает вновь проконопаченный борт. "Крейсер" живет размеренной трудовой жизнью, и еще не все знают, что его налаженная жизнь подточена червем разложения и ненависти.

Через шесть дней добровольно является Терентий Прокофьев, а еще через два дня, когда "Крейсер" готовится выбрать якоря, английские солдаты доставляют Малкова, Сатина, Турышева. Всех троих заковывают в кандалы…

"Крейсер" и "Ладога" опять в плавании. Долго матросы сидят в цепях. Лазарев молчит, и офицеры не смеют спросить, что же делать? Так продолжается до 8 июня 1823 года. Этот день начинается при самом легком волнении океана. Командующий приказывает лечь в дрейф и "Ладоге" занять место в полукабельтове с подветренной стороны "Крейсера". Потом следуют сигналы собрать команду и читать из Морского устава главы семнадцатую и осьмую.

Экипаж "Крейсера" выстраивается в две шеренги на шканцах. Караул приводит арестованных к грот-мачте.

Лазарев принял рапорт, раскрывает толстый фолиант и без предисловий сердито читает:

– "О возмущении, бунте и драке. Пункт 90. Не чинить сходбищ и советов воинских людей, хотя для советов каких-нибудь (хотя бы и не для зла) или для челобитья, чтоб общую челобитную писать…"

"При чем тут челобитные", – думает Павел. Он старается смотреть в море, но глаза схватывают угрюмо настороженные лица матросов в строю, и жалко трясущиеся, обмоченные слезами щеки покаявшегося Прокофьева, и каменное упорство в лице Сатина.

– "…через то возмущение или бунт может сочиниться, через сей артикул имеют быть весьма запрещены. Ежели из рядовых кто в сем деле преступит, то зачинщиков без всякого милосердия, несмотря на то, хотя они к тому какую причину имели или нет, повесить; а с остальными поступить, как о беглецах упомянуто".

– Тяжело изложено. Пора бы написать новым стилем, – шепчет Дмитрий, никак не взрослеющий болтун. Павел брезгливо отодвигается – дальше от приятеля.

Лазарев закрывает книгу и делает шаг к строю.

– За сборища в лесу и слушание возмутительных речей обязан всех повесить. Однако для первого случая и того ради, что быстро одумались, прощаю.

Он строго оглядывает матросов. Но в лицах нет признательной благодарности. Строй молчит. У матросов прежняя настороженность, тщательно упрятана вся работа их мысли.

Лазарев раскрывает книгу на новой закладке:

– "Из главы осьмой. Пункт 84. Ежели кто из службы уйдет и пойман будет, тот будет смертью казнен, равным же образом тот казнен будет, кто беглеца будет укрывать…" Также для первого случая допущу снисхождение. Приказываю Ивана Малкова, Андрея Сатина и Илью Турышева из матросов первой статьи в рядовые разжаловать и бить кошками сколько выдержат, по указанию лекаря. Терентия Прокофьева за добровольную явку от наказания освободить.

Он добавляет скороговоркой:

– Лейтенант Кадьян, приступите к экзекуции. Господин Алиман, осмотрите наказуемых.

Кадьян молодцевато выдергивает саблю из ножен.

– На караул!

Под барабанную дробь шеренги матросов вытягивают головы к грот-мачте. Профосы – квартирмейстер Пузырь и презираемый матросами воришка Тимофей Иванов – мочат плети в соленой воде.

Во внезапной тишине раздается первый сдавленный крик. Квартирмейстер Пузырь со всей силой прорезывает ремнем кожу Сатина. Он бьет с наслаждением, он мстит за побои в лесу.

Уже свистали отбой. Уже подвахтенные спустились вниз. Нахимов у фок-мачты отдает приказания марсовым. Что-то мешает ему говорить. Он путает команды. Он радуется, что налетает ветер.

"Хорошо бы шторм, долгий шторм, чтоб очистить застоявшийся воздух на фрегате".

Вечером, сдав вахту, он неохотно идет в каюту. Дмитрий ерошит волосы и бегает из угла в угол. Он кипит:

– Невозможно. Я совершенно разочарован в Михаиле Петровиче. Знай я, что у нас получатся подобные истории, не пошел бы в плавание… Но я еще больше утверждаюсь в мысли о значении моего ордена. Будь Лазарев связан словом члена общества…