Он рассуждает про себя:

"Что-то Дмитрий Иринархович знал… Что-то порывался он сказать, без надобности упоминая нового знакомого, поэта и секретаря Российско-Американской компании, господина Рылеева. А этот, слышно, из главарей…"

Чаще всего мысль вызывает картину Сенатской площади с матросами Гвардейского экипажа.

"Сколько их побили, должно?.. А зачем их подставили, и без того несчастных? Соблазнили освобождением? Этим могли… Пустая земля…", вспомнилась тоска беглого Станкевича…

В конце концов он понял, что до конца отпуска невозможно высидеть. Сюда, в глушь, все сообщения приходили искаженными. Он должен был узнать правду. И узнать из первых рук.

Нет, здесь решительно верного мнения не составить,

А прятаться оснований нет, нет…

– Прикажи, Николай, лошадей мне в Белый, до товой станции. Вернусь в Кронштадт.

Как десять лет назад, идет по зимней настывшей панели через Сенатскую площадь. Камни и стены молчав о трагедии 14 декабря. На высоко поднявшихся лесах Исаакиевского собора копошатся рабочие. В Адмиралтействе тихо. Доки перенесены отсюда в Гавань и ни Охту. На гласисе деревья разрослись, уже закрывают перспективу к площади Зимнего дворца. Он на минуту останавливается перед золоченым шпилем.

"Так, так. Здесь Николай Александрович сказал о славе России: "Так было…" А что же, Николай Бестужев, на нашу долю-с? Неужели бесславие?"

Он проходит в музей, сбрасывает шинель на руки швейцару, поднимается по холодной лестнице вверх, мимо моделей старинных галер с мифологическими фигурами на носах, мимо трофейных шведских и турецких пушек.

– Господин директор не принимает.

– Скажи: Нахимов. Впрочем, я сам пройду.

Он отстраняет писаря и входит в кабинет Бестужева. Только Бестужева теперь нет – стынет в равелине, и, может быть, его ждет смерть через повешение.

– Вот нежданный гость! По вызову?

Дмитрий Иринархович идет навстречу. На лисьей мордочке на лбу и под глазами морщинки, в лице бледность и голос тусклый.

– А меня вот запрягли в науку, в морскую историю.

– Да, за этим столом не тебя должно было встретить.

Завалишин смущается:

– Бедный Николай Александрович. Его зима подвела. Неплохо укрылся на Толбухинском маяке и при навигации успел бы уйти. А тут жандармы налетели и узнали: матросы не имеют холеных рук с драгоценными перстнями.

– И ты на его месте? – грубо говорит Нахимов. – Карьер продолжается.

Он делает жест, которым изображают жокея, берущего на тренированном жеребце препятствие. Они видели вместе таких жокеев на лондонском ипподроме.

Завалишин прикусывает губу, зло щурится.

– Николай Павлович, всемилостивый государь, после допроса возвратил мне шпагу и поручил должность. По-твоему, из ложного преувеличения чувства личной дружбы и высокопочитания несчастного Бестужева я должен был отказаться от дела?

– Я не прокурор, Дмитрий. – Со вздохом Нахимов садится на подоконник. Просто обидно, что флот потерял таких офицеров… Бестужев, Торсон, Вишневский, Арбузов… – Он поднимает на Дмитрия грустно улыбающееся лицо: Ты и в корпусе всегда избегал розог.

Голландские бронзовые куранты со шкипером в зюйдвестке отбивают часы. Шкипер трижды кивает головой. Он действует на обоих умиротворенно.

– Я рад, – говорит Завалишин, – что не открылся тебе, что ты совсем остался в стороне.

– Значит, ты был с ними?.. И думаешь – уже не откроется?

В этот момент Завалишин с ужасом вспоминает сгоряча сказанное не одному Рылееву: "Уничтожать надо с головы – убить императора и всю фамилию". Черт знает как это вышло, что он стал выразителем крайней революционности. Он опять тускло говорит:

– Кто знает… Мы довольно жалкие заговорщики. Все друг на дружку показывают. – Он спохватывается: – Но не здесь об этом толковать. Остановишься у меня? Я живу у графа Остермана, это обеспечивает солидность репутации, – он жалко усмехается.

Павел берет со стола медную пушечку, катает ее по подоконнику и молчит.

"Жалкий Дмитрий. В последний раз с ним. А те флоту были нужны".

– Во всяком случае, над тобою не висит подлый страх, – прорывается жалобой Завалишин. – Какую уже ночь совсем не сплю.

Павел будто не слышит, тихо говорит:

– Надежды были, что руководителями флота нашего станут образованные патриоты. А теперь… Медная пушечка падает на пол.

– Разбились надежды?

– И разбились и живут. Туманно! Вот пойду в плавание, разберусь.