– Ничего живем, ваше благородие. Не хуже, как на "Крейсере".

Нахимов завязывает галстук, и зеркало показывает, что в углах сжатых губ матроса обозначаются иронические складки.

– Ты брось со мной церемониться. Говори толком. Я капитана Богдановича знаю. Он не злой человек.

– А што нам с евонной доброты, Павел Степанович. Лейтенанты дерутся, мичманы…

– Жаловались?

– Как пожалуешься? Устав запрещает… Молчим, пока терпится… Опять же за Наварин шесть крестов на команду прислали, так их квартирмейстерам дали, которые матроса за турку считают.

– Да, нехорошо… Я поговорю с контр-адмиралом Лазаревым. Он не допустит зряшных наказаний. Да в чужих портах еще.

Павел Степанович надевает сюртук и достает монету.

– Выпей, брат, с "крейсеровцами" за мое производство.

Сатин оставляет монету на открытой ладони.

– Нас и на берег не увольняют. Все деньги в ротном сундуке лежат.

– Это совсем чепуха какая-то. Ты не врешь напрасно?

– Зачем же. Вы мичмана, господина Завойко, спросите.

Павел Степанович намерен на следующий день при докладе начальнику штаба об отборе матросов в экипаж "Азова" сообщить о неполадках на "Александре Невском", но Лазарев обедает у губернатора и ужинает с графом Каподистрия. А потом сам он хлопотливо готовится к карнавалу, для которого русские офицеры наряжаются в крестьянские костюмы. И рассказ матроса выветривается из памяти, и когда он вспоминает его, уже нельзя предупредить тяжкие события. На "Александре Невском" шестнадцать матросов арестованы и ожидают военного суда за возмущение.

"Может быть, и Сатин, которому я дал обещание… Что ж он теперь обо мне думает?"

В трактире Викари Нахимов находит мичмана Забойко и просит к себе в номер.

– Скажите, мичман, вы знаете арестованных матросов по фамилиям? Я плавал со многими из вашего экипажа на "Крейсере".

Плотного сложения молодой человек, в слишком тесном мундире, багровеет.

– Гнусная история, Павел Степанович. Офицеры наши, конечно, кругом виноваты. Фамилии арестованных? Саврасов – боцман, Зуев и Афанасьев боцманматы, квартирмейстер Шовырин…

– Никита, беломорец?

– Он самый. Потом матросы Стрекаловский, Другов, Бутин, Швалин, Веселовский, Баташов. Остальных не помню, все молодежь и не моей роты. Впрочем, отбор виновников произвольный. Мой ротный командир Стадольский заявил, что из нашей роты никто в возмущении не участвовал, и ежели нужно виновного, то пусть привлекают его… Отступились.

– А как все это возникло? Из-за неспуска на берег, невыдачи денег.

Завойко удивленно вскидывает на Нахимова глаза под лохматыми, разлапистыми бровями.

– Между нами, мичман. Я до возмущения беседовал с одним матросом. В вашем экипаже вас считают справедливым офицером.

Завойко стесненно кланяется и бормочет:

– Очень лихие у нас матросы. У них учиться и учиться. Кругосветники. Не только на "Крейсере" – на "Мирном", "Кротком", "Востоке", "Суворове" и "Предприятии" многие плавали. Ни один английский корабль такой команды не имеет.

Он ярится:

– Посудите, Павел Степанович, мы же марсели крепим быстрее всех. А как рифы берем?! Когда наши примутся работать, сердцу весело. Таких матросов, уже кричит он и простирает свои медвежьи руки, – на руках носить надобно. Они погулять, конечно, рады, любят и хорошо одеться. Да почему бы им не погулять? Не одеваться? А их форменно ограбили и на берег ни-ни. Вся эскадра три дня гуляла, а наших на вторые сутки запрягли на корабль…

Он снова садится, вытирает вспотевшее до подбородка лицо.

– Конечно, в таких настроениях любой случай может озлить людей. А у нас в один день два происшествия случилось. Лейтенанта Бехтеева знаете? Бехтеев-четвертый – он у нас ревизором. Двадцать осьмого числа привезли свежее мясо и зелень. Бехтеев распорядился лучшую провизию отделить для офицерских денщиков. Понимаете, из матросского кармана оплатил офицерский счет! Мы, конечно, этого не знали! А среди матросов пошел разговор. Вахтенный офицер, мичман Стуга, тоже зверь (мы его в корпусе не любили), плюнул в физиономию одному матросу. Будто раньше его распоряжения взялись за койки.

– Ну-с, тут началось брожение. "Не нужно нам ваших коек!" И пошло, и пошло… "Люди гуляют, а нас только по рылу бьют, обворовывают". Ушли вниз.

– Стуга, гад, к капитану. Наш Лука Тимофеевич растерялся. "Бунт", говорит и трясется. Двинулся к фор-люку, а команда кричит "ура" и толпится в нижнем деке. Тут он засигналил на "Гангут": "требую адмирала". Лазарев же случаем та корабле не оказался, и сам граф Гейден приехал. Ну, команду поставили во фрунт, – Завойко махнул рукой с безнадежностью: – Уж назад не повернешь…

В зале трактира скверные скрипочки пилят; разносится топот ног офицеров, обучающихся кадрили. Кто-то пьяно хохочет и вопит:

Мирандолина, Мирандолетта,

Па-ацелуй меня За этта.

– Господа, тащите его в бассейн! Выкупаем мичмана! – ревут другие.

– Это он самый, Стуга, веселится, – сумрачно говорит Завойко. – Знаете, просто сбежал бы с корабля.

Павел Степанович, уткнув подбородок в сжатые кулаки, неподвижно чернеет на кровати.

– Это трусость, мичман. Мы должны служить с матросами России-родине. И не быть такими свиньями, понимаете… На этой Мальте, признаюсь, я тоже повел себя преподлейшим образом.