Не без удовольствия Павел Спепанович надевает белый сюртук с капитан-лейтенантскими эполетами и пристегивает кортик. Пальцы касаются ленты георгиевского ордена, и радость пронизывает, как некогда в Архангельске. Эту ленту нашивала Эми, мисс Эми, младшая дочь адмирала Кодрингтона.

– Прелести этой англичаночки, кажется, примирили нашего строгого Павла Степановича с флотоводческими недостатками ее папаши, – иронизирует Путятин.

Павел Степанович этого шепотка о себе не знает. Подобно большинству скромных влюбленных, он считает свое чувство надежно спрятанным от чужого глаза.

Улица Лавалетты, усаженная пальмами, серебристыми оливками и пряными белыми акациями, еще не остыла после дневной жары, но оживлена по-вечернему. Почти каждый прохожий с итальянской экспансивностью приветствует русского офицера. Впрочем, возможно, и по знакомству. С приходом в Лавалетту здешние англичане и мальтийцы непрерывно устраивают для русских гостей и героев празднества. Вечерние балы у губернатора и высших чинов сменяются приемами у негоциантов и дворян Мальты. На каждой кавалькаде, в загородных виллах, на каждом пикнике у моря, при всяком посещении дружественных кораблей и домов, при визитах к милым дамам и прогулках с ними в лавки – кого-то представляют, к кому-то ведут знакомиться.

Перед кривым, сбегающим к порту переулком Павла Степановича окликает компания офицеров. Они идут развлекаться и укоряют в нарушении товарищества.

– Да что ты, дежурный?

– Не справится с поверкою твоей роты квартирмейстер?

– Или развод на работы изменен?

Попеременно Павел Степанович бросает смущенные взгляды на Рыкачева и Корнилова, на братьев Истоминых. И решение идти в док ослабевает.

– Там стучат, колотят, красят. Грязно, пыльно. Вымажешься еще, продолжает Рыкачев.

– Но куда же вы собрались?

– Мы еще не выбрали, Павел Степанович, – улыбается Корнилов, и огонек в глазах освещает его красивое сухое лицо. – Вам, как старшему, предоставляем решать. Сегодня мисс Кинтерлей поет в "Семирамиде".

– В "Севильском цирюльнике", – поправляет старший Истомин.

– Можно, однако, пойти к античной мистрисс Грейг, – продолжает Корнилов.

– Или к очаровательной кокетке, леди Понсонби. Там открытый бал, предлагает Рыкачев.

– Господа, в военном совете первое слово принадлежит младшему. Я с опозданием предлагаю обойтись без Женщин. Отправимся к Викари.

Владимир. Истомин вспыхивает под насмешливыми взглядами офицеров.

– Фи, в трактир! – морщится Корнилов.

– Сначала в трактир, – немедленно соглашается ветреный Рыкачев. – У Владимира губа не дура, даром, что молодой мичманок. У Викари дочери похожи на лукавых героинь пьес Гольдони: черноглазки, красотки. И там сегодня синьора Ипполита, прелестнейшая танцовщица.

В трактире за соседним столом группа офицеров "Альбиона", такая же беспечная молодежь. Шумно сдвигают оба стола. Русские и англичане соревнуются в заказе вин, отпускают комплименты прислуживающим компании девицам Викари. Но сосед Павла Степановича, английский лейтенант, как и сам он, пьет немного. Под общий веселый гул они тихо беседуют.

– Нас сдружил Наварин, но он же, кажется, и поссорит, – неожиданно говорит англичанин.

– Почему? – удивляется Нахимов. – Разве имеются разногласия в отношении к греческому народу?

– Каннинг умер, а наше новое правительство не радо "несчастной" победе под Наварином. Наши дипломаты считают, что Наваринское сражение нарушило равновесие на Средиземном море. Не удивляйтесь, в моей стране мало кто гордится своим великим поэтом Байроном и меньше всего тем, что он был до конца своей жизни преданным другом греков. Лейтенант медленно скандирует:

Встревожен мертвых сон – могу ли спать?

Тираны давят мир – я ль уступлю?

Созрела жатва – мне ль медлить жать?

На ложе – колкий терн; я не дремлю;

В моих ушах, что день, поет труба,

Ей вторит сердце.

Павел Степанович слушает и мысленно отвечает на скорбь и страсть английского поэта словами стихотворения, слышанного от Дмитрия Завалишина:

Я песни страшные слагаю,

Моих песней не петь рабам…

Я в первый раз взял в руку лиру,

Славянско племя, пробудись:

Услышь мой глас, вооружись,

Воспрянь от сна и ободрись,

Яви себя великим миру…

Англичанин исподлобья смотрит на собеседника. Очевидно, русскому доступна поэзия. Он заставил офицера думать…

– Эти стихи я знаю в списке. Они не напечатаны, и, может быть, не скоро их услышит английский народ.

"У них тоже на свободное слово запрет", – отмечает в памяти Павел Степанович и разливает в глиняные кружки вино. Но, усмехаясь, говорит о другом:

– Так у вас боятся нарушить равновесие? Видимо, такая боязнь издавна влекла ваше правительство к захватам. Вот и этот остров добровольно отдавался под покровительство России, и тогда Нельсон завладел им, чтобы в гавани не появился флаг адмирала Ушакова. Вы знаете это?