Когда он открыл дверь и вышел на улицу, чтобы облиться водой, он увидел, что звезды поднялись высоко, и понял, что опоздал к Чарлиеву. И все же он решил ехать.

Они сели в кабину. Карабаш включил фары и осторожно повел газик по дороге из лагеря на Сагамет. Никто их не окликнул, хотя какие-то люди ходили в темноте и разговаривали, и только одна собака лениво залаяла и немного пробежала за ними, когда они проехали последний дом.

Карабаш держал руль левой рукой, а правой обнимал за плечи Валерию, и так они ехали до тех пор, пока дорога не стала нырять и пришлось взять руль обеими руками. Некоторое время они ехали молча, и он решил, что Валерия задремала. Он чувствовал ее неподвижное, теплое тело рядом с собой. Ее голова лежала почти невесомо у него на плече.

Ему было необыкновенно легко. Никогда в жизни не было так легко, как в эту ночь.

Валерия вздохнула, и он услышал ее голос — нет, она не спала, — быстрый, тихий, почти невнятный голос, каким молятся или разговаривают с собой:

— Господи, как хорошо… И неужели скоро все кончится? Я не увижу тебя даже так…

— О чем ты?

— Алеша, мы заканчиваем здесь все работы. Неизвестно, оставят ли нас на второй год. Ты бы хотел?

— А куда вас направят?

— Неизвестно. Кинзерский сказал мне сегодня: «Скоро ваша пастораль будет нарушена». Несчастный старый дурак! Алеша, ты мне не ответил.

— Что?

— Ты хочешь, чтоб мы остались здесь на второй год?

— По-моему, это глупый вопрос.

— Нет, это не глупый вопрос. — Она слегка отодвинулась. — Иногда я верю, что ты любишь меня, что для тебя все это не просто приключение в каракумских песках — «там, с одной биологичкой». А иногда у тебя бывает такой холодный, официальный голос и взгляд, и мы не встречаемся по четыре, по пять дней, и потом — ты мне прислал всего два письма, а я каждый день ходила на почтамт, иногда даже утром и вечером. И вот я начинаю терзаться. Иногда просто жить не хочется…

— Нет, ты глупая. Неужели ты не чувствуешь? — Он снова обнял ее одной рукой и придвинул к себе. — Я не знаю, может быть, любят иначе. Ты для меня лучше всех, вот и все.

— И вот я терзаюсь и думаю, — продолжала она, — конечно, думаю, я старше его на три года, у меня семья, сыну шесть лет… Чего я хочу? Что я требую? Что у нас может быть, кроме вот этого мимолетного, этой ночной пустыни, каких-то сумасшедших поездок…

— Ну, перестань. Я прошу.

— Хорошо.

— И разве это плохо? — спросил он.

— Ой, Алешенька! Так хорошо… — Она прижалась к нему и подняла лицо, и он поцеловал ее в губы, уже холодные, потому что в воздухе стало прохладно.

Они ехали быстро, в кабину залетал ветер. Слева была дамба готового участка, там была полная тьма, никаких работ больше не производилось. Машины и люди ушли оттуда. Если сейчас остановиться и вылезти из машины — глухая пустыня, ни одного звука, ни одного огонька кругом.

Дорога вдоль дамбы шла довольно ровная, и через четверть часа газик подъехал к лагерю Чарлиева.

Валерия осталась дремать в кабине, а Карабаш вышел. В нескольких палатках и в большом бараке, где помещалась контора, горел свет. Какие-то люди сидели у костра и пили чай. Из металлических кружек шел пар. Карабаш услышал запах густого чая.

— Здравствуйте, — сказал Карабаш. — А где Чарлиев?

— На водокачку уехал, — сказал один из сидевших у костра.

Другой сказал:

— Садитесь, товарищ Карабаш, пошуруйте чайку.

— Да мне некогда, — сказал Карабаш и все же присел на корточки. — Давно он уехал?

— С полчаса так.

— У кого есть папиросы, ребята?

Несколько человек протянули Карабашу портсигары и пачки. Он взял пять папирос, положил их в карман рубашки и встал.

— Спасибо. Поехал.

— У нас тут, знаете, спор, товарищ Карабаш, — сказал парень, предлагавший чайку. — Тут львы водятся?

— Нет, — сказал Карабаш.

— А тигры?

— Тоже нет. В горах, говорят, попадаются, и то редко. И то не тигры, а барсы.

— А я что говорил? — сказал кто-то радостно и засмеялся. Зубы у него были розовые и белки глаз тоже. У всех, кто сидел у костра, белки глаз были розовые. Тот, кто засмеялся, стал громко, хлюпая губами, пить чай. Четверо других молча смотрели в огонь.

Пронзительно, сладко и сухо пах горящий саксаул, и от этого запаха и дыма Карабаш снова почувствовал удивительную легкость, и на глазах его почему-то выступили слезы, и он сказал:

— А может, и водятся львы. Я ведь не профессор. — Он постоял еще немного. — Ну, я пошел, ребята. Загорайте.

Газик стоял в темноте с выключенными фарами, и Карабаш подумал, что Валерия спит в кабине. Садясь за руль, он старался все делать тихо. Но Валерия не спала и спросила, почему он вернулся так скоро. Он сказал, что надо ехать на водокачку, Чарлиев там, это километров шесть отсюда.