Шрифт:
– Письма-то целы; но я был вчера в таком состоянии, что вы легко могли...
– Одним словом, милостивый государь,- заговорил я нарочно как можно громче,- я прошу вас оставить меня в покое, слышите ли? Я ничего знать не хочу и объяснять вам ничего не стану. Ступайте к той особе за объяснениями! (Я чувствовал, что у меня голова начинала кружиться.)
Асанов устремил на меня взгляд, которому, видимо, старался придать выражение насмешливой проницательности, пощипал свои усики и встал не спеша.
– Я теперь знаю, что мне думать,- промолвил он,- ваше лицо - лучшая вам улика. Но я должен вам заметить, что благородные люди так не поступают... Прочесть украдкой письмо и потом идти к благородной девушке беспокоить ее...
– Убирайтесь вы к черту!
– закричал я, затопав ногами,- и присылайте мне секунданта; с вами я не намерен разговаривать.
– Прошу не учить меня,- холодно возразил Асанов,- а секунданта я и сам хотел к вам прислать.
Он ушел. Я упал на диван и закрыл лицо руками. Кто-то тронул меня за плечо; я принял руки - передо мной стоял Пасынков.
– Что это? правда?..- спросил он меня.- Ты прочел чужое письмо?
Я не имел сил ответить ему, но качнул утвердительно головой.
Пасынков подошел к окну и, стоя ко мне спиною, медленно проговорил:
– Ты прочел письмо одной девушки к Асанову. Кто же была эта девушка?
– Софья Злотницкая,-отвечал я, как подсудимый отвечает судье.
Пасынков долго не вымолвил ни слова.
– Одна страсть может до некоторой степени извинить тебя,- начал он наконец.- Разве ты влюблен в Злотницкую?
– Да.
Пасынков опять помолчал.
– Я это думал. И ты сегодня пошел к ней и начал упрекать ее...
– Да, да, да...-проговорил я с отчаяньем.- Ты теперь можешь меня презирать...
Пасынков прошелся раза два по комнате.
– А она его любит?
– спросил он.
– Любит...
Пасынков потупился и долго смотрел неподвижно на пол.
– Ну, этому надо помочь,- начал он, подняв голову,- этого нельзя так оставить. И он взялся за шляпу.
– Куда же ты?
– К Асанову.
Я вскочил с дивана.
– Да я тебе не позволю. Помилуй! как можно! что он подумает?
Пасынков поглядел на меня.
– А по-твоему, разве лучше дать этой глупости ход, себя погубить, девушку опозорить?
– Да что ты скажешь Асанову?
– Я постараюсь вразумить его, скажу, что ты просишь у него извинения...
– Да я не хочу извиняться пред ним!
– Не хочешь? Разве ты не виноват?
Я посмотрел на Пасынкова: спокойное и строгое, хотя грустное выражение лица его меня поразило; оно было ново для меня. Я ничего не отвечал и сел на диван.
Пасынков вышел.
С каким мучительным томлением ожидал я его возвращения! С какой жестокой медленностью проходило время! Наконец он вернулся - поздно.
– Ну что?
– спросил я робким голосом.
– Слава богу!
– отвечал он,- все улажено.
– Ты был у Асанова?
– Был.
– Что он? чай, ломался?
– промолвил я с усилием.
– Нет, не скажу. Я ожидал больше... Он... он не такой пошлый человек, каким я почитал его.
– Ну, а кроме его, ты ни у кого не был?- спросил я погодя немного.
– Я был у Злотницких.
– А!.. (Сердце у меня забилось. Я не смел взглянуть Пасын-кову в глаза.) Что ж она?
– Софья Николаевна-девушка благоразумная, добрая... Да, она добрая девушка. Ей сначала было неловко, но потом она успокоилась. Впрочем, весь наш разговор продолжался не более пяти минут.
– И ты... ей все сказал... обо мне... все?
– Я сказал, что было нужно.
– Мне уж теперь нельзя будет больше ходить к ним!
– проговорил я уныло...
– Отчего же? Нет, изредка можно. Напротив, ты должен к ним непременно пойти, чтоб не подумали чего-нибудь...
– Ах, Яков, ты меня теперь презирать будешь!
– воскликнул я, чуть сдерживая слезы.
– Я? презирать тебя?.. (Его ласковые глаза затеплились любовью.) Тебя презирать... глупый человек! Разве тебе легко было? Разве ты не страдаешь?
Он протянул мне руку, я бросился к нему на шею и зарыдал.
Спустя несколько дней, в течение которых я мог заметить, что Пасынков был очень не в духе, я решился наконец пойти к Злот-ницким. Что я чувствовал, вступая к ним в гостиную, это словами передать трудно; помню, что я едва различал лица, и голос прерывался в груди. И Софье было не легче: она, видимо, принуждала себя заговаривать со мною, но глаза ее так же избегали моих, как мои - ее, и в каждом ее движении, во всем существе проглядывало принуждение, смешанное... что таить правду? с тайным отвращением. Я постарался как можно скорее избавить и ее и себя от таких тягостных ощущений. Это свидание было, к счастью, последним... перед ее браком. Внезапная перемена в судьбе моей увлекла меня в другой конец России, и я надолго простился с Петербургом, с семейством Злотницких и, что мне было всего больнее, с добрым Яковом Пасынковым.