— Никто, — поспешил я согласиться. — Но ты собиралась рассказать про щенка.

— Так вот, — начала она. — Я хочу отвезти его моему другу, которая живет на окраине Пула. Ее зовут миссис Голайтли.

— Я нисколько не удивлен, — ответил я. — Только объясни мне, зачем ты везешь щенка миссис Голайтли.

— Он нужен ей. Страшно нужен. Понимаешь, она только что потеряла своего Бов-вов.

— Что она потеряла?

— Своего Бов-вов.

— Ты говоришь о собаке?

— Ну да. Это такая кличка была — Бов-вов.

— И теперь ей нужна другая собака?

— Конечно. Не то чтобы она сама этого хотела, но она нуждается в собаке.

— Другими словами, ты… гм… хочешь подарить ей щенка, потому что считаешь, что она в нем нуждается?

— Ну конечно! — воскликнула Урсула. — Это же сразу видно, как ей нужна собака!

— Сдается мне, большая часть твоего времени уходит на вмешательство в дела твоих друзей, когда они этого вовсе не желают.

— Конечно, желают, — серьезно возразила Урсула. — Желают, хотя не отдают себе в этом отчета.

Я сдался.

— Ладно. Поехали в Пул.

И мы двинулись в путь. Когда мы добрались до Пула, Урсула повела меня по каким-то закоулкам, пока не остановилась перед крохотным домиком, отчужденно смотрящим на своего соседа через улицу. Бронзовая дверная ручка этого домика была тщательно отполирована, и я обратил внимание на удивительную белизну ступенек, свидетельство пристрастия хозяйки к чистоте. Урсула энергично постучала дверным молотком, наконец дверь отворилась, и я увидел маленькую, хрупкую седую старушку.

— Кого я вижу! — воскликнула она. — Мисс Урсула — это ты!

— Эмма, дорогая! — Урсула заключила в свои объятия эту пушинку. — Мы пришли навестить тебя. Это — Джерри.

— О, входите… входите же, — пригласила старушка. — Но почему вы не предупредили меня? Я не одета как следует, и в доме ужасный беспорядок.

Она провела нас в комнату, обставленную допотопной мебелью, заботливо отполированной и являющей собой образец безукоризненно дурного вкуса. С этой комнатой обращались как с дорогим музейным экспонатом. Все стояло на своих местах, все блестело и сверкало, и в воздухе слабо пахло политурой и антисептиком. На крышке пианино, которое выглядело так, словно им никогда не пользовались, выстроились фотографии. Две из них изображали стоящего очень прямо джентльмена с пышными усами, остальные — косматую собаку смешанной породы в самых различных позах. Большинство снимков — неясные, расплывчатые, однако было совершенно очевидно, что джентльмен играл второстепенную роль, главная отводилась собаке. Я предположил, что это и есть Бов-вов.

— Садитесь же, садитесь, — уговаривала старушка. — Сейчас я приготовлю чай. И у меня еще есть торт. К счастью, я испекла торт на днях. Вы не откажетесь от куска торта и чашки чая?

Мне в эту минуту больше всего на свете хотелось выпить несколько добрых кружек пива, но я ответил, что с удовольствием выпью чая.

За чаем и куском торта, таким же легким и воздушным, как слиток свинца, Урсула говорила без умолку. Я понял, что Эмма Голайтли одно время служила в доме ее отца и явно чтила его очень высоко. Было интересно наблюдать, как бурлящая энергия Урсулы воздействует на Эмму. Когда хозяйка открыла нам дверь, лицо ее казалось серым и изможденным, теперь же она порозовела и улыбалась, явно зараженная энтузиазмом гостьи.

— Да-да, — приговаривала она. — А помнишь…

— Конечно! — подхватывала Урсула.

— А помнишь еще тот раз…

Казалось, этому не будет конца. Право, старушка выглядела так, словно ей сделали переливание крови. Я был готов воочию убедиться, что Урсула, в свою очередь, совершенно обескровлена.

В конце концов она искусно перевела речь на Бов-вов.

— Понимаешь, Джерри совсем ничего не знает про Бов-вов, — Урсула сочувственно поглядела на Эмму. — Расскажи ему.

Глаза Эммы наполнились слезами.

— Такая была чудесная собака, — заговорила она. — Чудная. Право, он разве что не говорил, да-да. И вот однажды я выпустила его погулять и какой-то тип на машине задавил его. Задавил и даже не остановился… не остановился. Я отвезла Бов-вов к ветеринару… он был весь в крови. И я сказала ветеринару, я сказала… я заплачу, сколько скажете, только спасите его. Понимаете, после смерти моего мужа у меня только он и остался. Такая милая собака, такая славная. Уверена, вы сразу полюбили бы его. Он был весь в крови и как будто не очень страдал, но они сказали, что ничего не могут сделать. Сказали, лучше всего для Бов-вов будет умертвить его. А ведь он был моим товарищем с тех самых пор, как умер муж. Много… много лет… он жил здесь… почти двенадцать лет. Можете себе представить, какой это был удар для меня. И когда они сказали, что другого выхода нет, я ответила: «Ладно, давайте делайте, как говорите». И они… они умертвили его.

Она помолчала, энергично высморкалась.

— Конечно, это был для вас страшный удар, — сказал я.

— О, да-да. Ужасный удар. Это было все равно что потерять часть моей собственной жизни, ведь он, как я уже сказала, был моим единственным товарищем после смерти мужа.

Я не очень представлял себе, как продолжать беседу, ведь если Эмма и дальше будет вспоминать Бов-вов, это кончится рыданиями. И в этот миг, когда я совсем растерялся, Урсула рассекретила свое боевое средство.

— Милая Эмма, — вступила она, — потому что ты так заботилась о Бов-вов… так старалась, чтобы ему было хорошо… да, именно поэтому я хочу… хочу попросить тебя сделать мне великое одолжение. Конечно, ты можешь отказаться, но мне хотелось бы, чтобы ты подумала.