Шрифт:
– Ты гостеприимный хозяин, - сказал Совинский.
– Хозяин? Это не я! Это Люка так называемая хозяйка. А я так называемый зять академика Карналя.
– Не говори чушь!
– недовольно бросила ему Людмила.
– А кому у нас дают три комнаты на двоих? Какой совет ветеранов и при каком райисполкоме допустит такое вопиющее нарушение советских законов и для кого? Для так называемых молодоженов? Но сказано было: "Дочь академика Карналя, зять академика Карналя..." И нам пошли навстречу. Прекрасно, когда тебе идут навстречу, правда, Иван?
– Наверное, неплохо, - спокойно отозвался Совинский.
– Ты это пережил хоть раз?
– Много раз.
– Но не с квартирой.
– Угадал. Чего не было, того не было.
– Ты посмотришь нашу квартиру?
– Но ведь ты приглашаешь только Анастасию.
– Потому что женщины любопытны, как Ева. Анастасия, хотите посмотреть?
– Охотно, - встала с кресла Анастасия.
– Только обещайте меньше объяснять. Я люблю смотреть и думать.
– Ясно. Неизгладимость профессии. Манекенщицы всегда молчат. Только двигаются. Как в немом кино. Но журналисты, напротив, расспрашивают обо всем на свете. Вы спрашиваете - я отвечаю. Люка, не давай скучать Ивану!
Юрий галантно поклонился Анастасии, пропустил ее перед собой в коридор, слышно было, как он объявляет: "Это место для думания".
– Боже, я совсем забыла про уток!
– воскликнула Людмила и побежала на кухню. Совинский несмело пошел за ней, но через минуту они возвратились в большую комнату. Людмила почти затолкала Ивана туда.
– Ты гость, почему же ты должен торчать в задымленной кухне!
3
После замужества Людмилы они встретились впервые. Тогда она как-то не осознавала, какой удар нанесла Совинскому. Почему-то считала, что между ними была только дружба, любовь - это Юрий, а Иван - ничего общего с этим чувством. В своей наивной жестокости дошла даже до того, что пригласила Совинского на свадьбу, вместо этого он пошел к Кучмиенко, подал заявление об уходе. Кучмиенко обрадованно наложил резолюцию об освобождении. Все так просто... и безжалостно.
Они подошли к балкону, на дворе уже темнело, но вода в заливе еще как бы светилась неугасимым синим светом, оба засмотрелись на эту недалекую воду, прислушиваясь к веселому гомону, долетавшему оттуда, молчали, потом Людмила сказала:
– Какая она красивая!
– Вода?
– сделал вид, что не понимает, Совинский.
– Я говорю об Анастасии.
– Это не имеет значения, - буркнул он.
– Намного красивее меня. Да что я говорю? Она просто красавица, а я...
– Не имеет значения, - повторил Совинский.
Они снова помолчали, не спешили с разговором, как будто были тут одни, отослали Юрия с Анастасией на край света и до их возвращения имеют целую вечность.
– Часто говорят, что женщинам свойственно предчувствовать, - снова начала Людмила.
– Как математик, я должна бы отрицать это, но... Теперь я занимаюсь филологией, эмоциями, неуловимым, интуицией, чувствами и предчувствиями... Мне кажется, что тогда я руководствовалась именно предчувствием.
Совинский не ответил, да и что бы он мог ответить на такую неопределенность. Он только как-то странно согнулся, и у него из горла вырвался короткий звук: то ли удивления, то ли отрицания, то ли просто что-то бессмысленное.
– Наверное, какой-то голос мне тогда говорил, - продолжала свое Людмила, - что ты встретишь девушку намного лучше, чем я.
– Не имеет значения, - упорно повторил Иван.
– Не имеет, не имеет!
– передразнила его Людмила.
– Ты такой же, как был... Что же тогда имеет значение, если не это?
Иван попытался засмеяться.
– Что? Ну, хотя бы то, что мы с тобой стоим вместе... в твоей квартире... в самой большой малометражной квартире в Советском Союзе.
– Кстати, имей в виду...
– не то в шутку, не то всерьез сказала Людмила, - мой Юка страшно агрессивная личность. Я совсем не уверена, что... что пока мы тут с тобой... что он в это время не пытается поцеловать Анастасию.
– Почему ты называешь его Юкой?
– спросил Совинский, никак не отреагировав на ее предостережение.
– Потому что он называет меня Люкой.
– Это что - любовь?
– Скорее игра. А любая игра должна иметь единые правила... Видишь ли, в Юке очень много несерьезности, какого-то дерзкого мальчишества. Наверное, это мне и нравилось. Тогда.
Совинский снова, теперь уже пугая Людмилу, всхлипнул горлом. Не верилось, чтобы в таком большом теле рождался столь слабый, мучительный, почти детский всхлип.
– Прости.
– Она ласково дотронулась до его большой теплой руки.
– Тогда я была глупее, чем сейчас. Меня пугала и, если хочешь, угнетала твоя чрезмерная серьезность. Хотелось спрятаться иногда от твоих глаз... Человеку иногда хочется беззаботности...
– Но ведь не на всю жизнь, - вздохнул Совинский.
– Не на всю, - послушно подтвердила Людмила. Она снова помолчала. Не было надежды, что Совинский поведет разговор дальше. Собственно, говорить надлежало только ей - она имела все права, потребность, необходимость.
– Мы живем счастливо. Это и теперь уже можно сказать. Ибо что такое, собственно, счастье? Немного обыкновенного благополучия, покоя, взаимопонимания - вот тебе и идеал.