Жмудь Вадим Аркадьевич
КУДА ЛЕТЕТЬ?
– Остается только улететь так далеко, чтобы никого не видеть.
– От себя не улетишь...
– Не видеть их всех - тех, кто относится ко мне потребительски и не может никогда дослушать до конца.
– Но ведь это - так естественно! Так трудно слушать, когда кажется, что итак ясно, о чем речь!
– Кажется!
– Да, кажется, но ведь все таковы!
– Да... Понимаю... Потому что всем гораздо важнее собственные мысли, чем чужие...
– У каждого своя жизнь.
– Говорить коротко, лаконично - не понимают. Долго и с примерами занудство.
– Это не изменишь.
– Я старался найти подход. Четко отдавать команды? По-военному? Это же чада мои, а не солдаты! Тупик...
– Тупик? Уверен?
– Да. Хотя я осознаю, что чада мои - это творение моих рук, моего ума, моей души. Я их сделал такими грубыми, черствыми, жестокими. Я позволял с собой презрительно разговаривать, я терпел насмешки, делая вид, что их не замечаю. Я унижался до крика тогда, когда простые слова не действовали, и в результате они не реагируют на простые слова. Окрик стал обыденным явлением. Я мечу громы и молнии.
– Ты не более виноват перед ними, чем они перед тобой. Никто ни перед кем не виновен.
– Я грешен. Грешен более их. И потому я гневаюсь на них.
– Возможно ли?
– Да. Назови чадо поросенком, и оно захрюкает...
– Добром пробовал ли?
– Добро - есть почва для зла. Самопожертвование растлевает душу того, ради кого приносятся жертвы.
– Это очень верно. Против этого не возразишь. Так что же, наказывать?
– Я по-другому пока не умею.
– Решил твердо?
– Решил!
– Не во гневе?
– Нет. По размышлении.
– Ну, как знаешь.
– А ты, вечный оппонент, перестань, наконец, спорить со мной.
– Я умолкаю ... Кстати! Посмотреть можно?
– Смотри.
– Какие адреса на этот раз?
– Содом и Гоморра - туда отправляю молнии свои.
ВОРЧУН
Она называет меня больным и обливает помоями... Если я болен, разве позволительно меня изводить? Она называет меня жестоким, хотя всё, чего я хочу - это чтобы меня оставили в покое. Я прошу прекратить разговор, когда он становится невыносимым, потому что я убедился: она меня никогда не поймет. А, впрочем, я давно не отвечаю ей. Если за столько лет не поняла, неужели один разговор что-то изменит? И потом, я не верю, что даже если бы она меня поняла, то она смогла бы измениться. Она не сможет, и я от неё этого не прошу. Раз так, то и дальше будет продолжаться то же самое. Я остро чувствовал нездоровье лишь по её милости. У меня не хватает здоровья жить с ней. Я не желаю умереть от разговора с ней. Поэтому я тренирую себя быть бесчувственным. Она меня к этому приучила. Она всю жизнь обвиняет меня в излишней вспыльчивости. Я слишком остро выражаю свои эмоции. Ну, так я буду стараться гасить их в себе. Правда, я знаю, что такое тоже до добра не доводит, но что поделать? Она хочет, чтобы я оставался внешне спокойным, я буду стараться это делать, хотя, видит бог, это не легко. Хотя, после того, как я оставался внешне спокойным в ответ на её вихри слов, она назвала меня ещё более мерзкими именами. Увы, я уже не знаю, какой линии поведения мне придерживаться. Что добро, что зло? Если бы меня единым часом не стало, я бы не стал сильно огорчаться по этому поводу. Но я слишком уж сильно люблю жизнь, чтобы расстаться с ней по доброй воле. И даже дело не в этом, а в том, что я не очень то верю в загробную жизнь, поэтому я буду жить на этом свете ровно столько, сколько мне отпустит судьба. Но я постараюсь не огорчаться. Я очень постараюсь не удивляться и не огорчаться тому, что в семье, где всё могло бы быть так хорошо, уже никогда не будет счастья. Так мало семей, где нет никаких бед, но моя супруга не сумела этого оценить. Она предпочла иметь семью, в которой нет понимания, то есть не иметь семьи вовсе. Жаль. Ей лестно считать, что она в этом не виновата. Я не стану её переубеждать. В семейном здании мужчине отведена роль фундамента, женщине - стен, дети - пристройки, общие интересы - окна, материальный достаток - крыша, а любовь - цемент. Если крыша не течет, издалека дом выглядит вполне благополучным, хотя иногда бывает и такое, что цемент выкрошился, а окна частично заложены кирпичом, частично выбиты, частично загрязнены до потери прозрачности. Дому долго не простоять, находиться внутри него опасно. Лучше я пойду к людям. Если они меня предадут, то лишь однажды. Если они меня убьют, то лишь телесно.
И Сократ решительно вышел из дома.
СТРАШНЫЙ СУД
"Хэппи энд, хэппи энд! ... Заладили! Никто вам и не обещал хэппи
энда!!!" - проворчал Создатель и вяло кивнул Гавриилу: "Начинай уже трубить
что ли..."
Приблизительно так начнется Страшный суд...