– Не слышно, да, – сказал Лужж. – А вот с видимостью можно кое-что сделать… Дальнозоркус!

– «Верховный Маг бросил проницательный взгляд на одну из горных тропок, – продекламировал Бальбо. – И тотчас же, не в силах более противиться напору белого волшебства, ему открылся Путь!»

Ректор поводил головой, кивнул и уверенно зашагал по самой замусоренной тропинке. За ним последовали остальные спасатели.

– Как?! – заскрежетал указатель. – Как он догадался?

– «Могучим взором Великий Маг узрел Тайный Знак, оставленный ему Великим Героем», – на ходу объяснил Бальбо.

Догнав экспедицию, литератор довольно долго шел молча, предаваясь внутренней борьбе. Наконец, не выдержав, дернул Лужжа за край балахона.

– А все-таки почему мы пошли этой дорогой?

– Я увидел свет, – охотно объяснил Югорус.

– Я так и думал! – воскликнул Бальбо. – «Великий Маг увидел Свет! Свершилось то, ради чего он положил на алтарь служения годы борьбы…»

– Да нет, я…

– Вы правы, я ошибся. Надо «годы служения на алтарь борьбы…»

– Я не в том смысле, – сказал Лужж. – Свет впереди, вон там, видите? Правда, этот свет может и не иметь отношения к детям…

– Должен иметь, – решил Рюкзачини. – Пусть это будет костер, разведенный Великим Героем, к которому тянут ручонки озябшие детишки…

– А зачем детишки тянут ручонки к герою? – спросил Асс. – А, понял… чтобы согреться.

– Для костра высоковато, – сказал Браунинг.

– Это Великий Герой поднял костер повыше, чтобы озябшие детишки смогли отогреть не только ручонки, но и лицонки… личинки…

– Это не костер, – сказал Харлей, – это торшер, который выколдовала Амели. И детей рядом нету.

Спасатели прибавили шагу и вскоре увидели странную картину. На тропинке стоял волшебный светильник, державший одну из ножек на весу как можно дальше от себя. К ножке был прикручен круглый предмет.

– Как это поэтично! – восхитился Бальбо. – «Бедный Йорик! Я знал его, Горацио, видал в гробу!»

Торшер передернулся.

– Не поэтично, – сказал он. – Опасно. Взорвется…

– Прекрасно! – завершил строку летописец, и светильник в ужасе замигал.

– Это мина! – заорал бывалый Клинч.

– Дополнительным плюсом нового статус-кво, – говорил каменный философ по имени Оби Ван Си Диан, – является то, что возмутитель спокойствия становится Миллениумным. Таким образом мы, пусть всего на несколько тысяч лет, получаем гарантию его бездеятельности… Куличик! Ты слышишь, мы про тебя говорим!

– А? – бывшая гордость Первертса явно прислушивалась к чему-то за пределами круга соплеменников. – Давайте-давайте. Говорите-говорите.

– И господин Бутовый, – Оби Ван Си Диан поклонился в сторону бывшего Миллениумного, – передохнёт, и мы успеем всесторонне обдумать ситуацию, учесть неучтенные ранее предпосылки, сделать неоспоримые выводы и положить их в основу новой системы ценностей…

– Кладите-кладите, – Песочный Куличик поерзал на занятом им отверстии, – учитывайте-учитывайте.

«Все-таки какое однобокое у него представление о Гаттере, – подумал Аесли, глядя на школьный талисман. – Он ведь даже не допускает мысли, что мы ничего там не разворотим, а просто возьмем одну хочугу».

Предупреждать Первертского о такой возможности Сен не собирался, хотя и испытывал некоторую неловкость при виде плана, построенного на ложных представлениях.

– Делаю вывод: минусов в данном решении я не вижу, – заключил Си Диан.

– А я вижу! – председатель свирепо зыркнул на Куличика. – Я хорошо изучил способ сопоставления фактов у данного преступного субъекта…

– Протестую! – автоматически воскликнул Аесли.

– Протест отклонен. И все следующие протесты тоже. Постановляю, – похоже, судья-философ решил полностью отказаться от философствования. – Первое: предъявить Песочному Куличику обвинение в преступном заговоре с целью напустить на племя неуправляемых хочуг…

«А что, бывают управляемые хочуги?» – хотел спросить Сен, но председатель, пользуясь природной способностью не переводить дыхание, говорил без пауз:

– Второе: учитывая особую тяжесть преступления учредить трибунал Чрезвычайной Тройки… – Он обвел взглядом изумленных собратьев. – Двойки… нет, лучше Единицы в составе меня. Третье: на правах Чрезвычайной Единицы признаю обвиняемого виновным и приговариваю его к высшей мере наказания – изгнанию.

Увидев ошарашенное лицо мальчика, судья поморщился и добавил:

– Приговор может быть обжалован через… двадцать тысяч лет.

– Это произвол! – Сен понял, что теряет контроль над ситуацией: если Первертского сменят, с возвращением Порри, Мерги и Амели возникнут большие проблемы.