Шрифт:
Из-за жары маленькие окна открыли. Видно было, как вьются над башнями испуганные перезвоном стрижи.
Болванович лежал и сопел. На его животе развалилась крупная, очень дорогая заморская кошка. Привозили таких откуда-то аж из-за Индии португальцы. Продавали у себя, в Испании, в Риме. Кошка была загадочно-суровой, с изумрудными глазами, с бархатным коричнево-золотым мехом [52] . Тянулась к лицу пастыря, словно целовала, а потом воротила морду: от митрополита пахло вином.
52
Сиамская порода.
— Ну и выпил, — говорил Болванович. — Времена такие, что запьёшь. Может, и ты хочешь? Так я...
Рядом с ложем стоял только что распечатанный глечик с мёдом и блюдце клубники со сливками. Гринь выпивал чарку, макал палец в сливки и мазал кошке нос. Та облизывалась. Сначала — недовольно, потом — словно ласкаясь.
— Не пьёшь? Как Папа? Врёшь, и он пьёт. Должна знать, если тебя на корабле в Папской области купили... У-у, шельма, у-у, лахудра, шпионка ты моя папская. Чего морду воротишь? Не нравится? А мне, думаешь, нравится, что лазутчики вокруг? Самого верного дьякона посадили. А город больше чем на три четверти православный. Вот пускай сами в нём и управляются, а я себя под домашний арест посажу. Мне и тут неплохо. И выпью себе, и закушу. Тишина вокруг, звон... И хорошо.
Он и ухом не повёл, когда услышал грохот. Кто-то бежал переходами, топал по лестницам, как жеребец. Затем двери с гулом растворились и, будто кто бросил к ложу самовар, влетел в покой и упал ничком Корнила.
— Благослови, святой отче.
— Это ты за благословением так бежал, прихвостень?
— Ну.
— Врёшь ты.
— Святой отче...
— Изыди, рука Ватикана.
— Православный я, отче...
— Неважно. Таких повсюду жгут. Четвёртый ты Сикст...
Корнила обиделся:
— Я уж и не знаю, на что это вы намекаете.
— Инквизитор ты... Фараон... Савл.
— Ругайтесь себе, ругайтесь. Бросайте хульные слова. А в городе мещане бунтуют. Повалили с кольями, с дубинами на Старый рынок.
— Пускай валят. — Митрополит поворотился к Корниле задом. — Дурень ты богомерзкий.
Кошка вскарабкалась передними лапами на бок Гриню и смотрела на Корнилу, словно дьявол из-за врат ада.
— Купечество им навстречу бросилось. С мечами.
— Пускай даже и так.
— Кровь прольётся.
— А Небесный Наш Отец не проливал крови?
— Так разнимать надо, — почти стонал Корнила. — С хоругвями идти.
— Вот пускай Лотр с Босяцким берут своих идолов сатанинских, да Комара берут, и идут. А я погляжу.
— Православные дерутся!
— Неважно... идолопоклонник ты. Пускай дерутся. Как разнимать — так я, а церкви у нас разные там Богуши отнимают да им отдают.
— Лотр передаёт: вернут православную Нижнюю церковь.
— Пук ты... Редька обшарпанная, вонючая... Какую Нижнюю? Ту руину, что в замке? Пусть он сам там служит, раком в алтарь заползает да голой спиною престол от дождя закрывает... филистимлянин. Там стены над землёй ему до задницы... немец он, желтопузик этакий.
— Да не ту Нижнюю... Ту, что на Подоле, под Болоньей.
— И трёхкупольную Анны, — деловито сказал Гринь.
— Побойтесь Бога!
— И ещё бывшее Спасоиконопреображение, что на Гродничанке, деревянную... Довеском.
— Ладно, — мрачно буркнул сотник. — Только быстрей. Мещане к складам рвутся. Кардинал со своими уже пошёл.
Гринь Болванович внезапно взвился так, что кошка, словно подброшенная, покатилась на пол.
— К скла-а-дам?! Что ж ты раньше не сказал?! Дубина ты стоеросовая... Долгопят ты! Стригольник [53] , православием проклятый!.. Шатный! [54] Одеяния! Ах, чтоб им Второго пришествия не дождаться!
53
Стригольничество — ересь, распространённая в Новгороде и Пскове в XIV-XV вв. Стригольники восставали против права духовенства и монахов на землю, против их распущенности. Отрицали поборы на церковные нужды. Утверждали, что отправлять культ можно и без попов. Ересь была жестоко задушена.
54
Шатный — тот, кто распоряжается одеянием.
Всё ещё звучала анафема и ревели волосатые и безволосые зевы, а «Второе пришествие» подходило к воротам города. Входило в них.
И впереди шёл в наклеенной бороде и усах единственный хоть немного приличный человек изо всей этой компании. Шёл и нёс на плечах огромный крест. Шли за ним ещё двенадцать, все в холстине, и на лицах у них было что угодно, только не святость. Отпечатались на этих лицах голодные и холодные ночи под дождём и другие ночи, у огня в корчме и в компании за кувшином вина. Жизнь, кое-как поддерживаемая обманом... Шёл, если разобраться, самый настоящий сброд: любители выпить, подъесть, переночевать на чужом сеновале, когда хозяина нет дома. Шли комедианты, жулики, плуты, лоботрясы, чревоугодники, проказники, насмешники. На их лицах были постные, благопристойные, набожные мины — и это было неуместно и смешно.
За ними громыхал драный жалкий фургон, а перед ними шёл человек.
В терновом венце.
Глава 6
СОШЕСТВИЕ В АД