Мэдди взглянула на кольцо и подняла его к свечке, направив на него увеличительное стекло. Металл был отполирован. По размеру он годился ей разве что на большой палец. Под геральдической лилией и хохолком феникса был вырезан девиз: «A bon chat, bon rat».

«Хорошей кошке — хорошая мышка».

А если кто не понимал французского, рядом на английском было сделано дополнение:

«Нашла коса на камень».

Мудрое и довольно дерзкое высказывание. Мэдди сунула кольцо в карман, захватив ключ от сундука и шпоры. В городе джентльмены повсюду носили шпоры, они как бы стали неотъемлемой частью модной одежды.

На чердаке среди прочих коробок и чемоданов свет канделябра незамедлительно выхватил отблеск элегантного черного лакированного сундука с визитной карточкой герцога, вставленной в латунную подставку. В сундуке было полно отличнейшей одежды: рубашки тонкого полотна; теплое белье — мягкое, как кожа у нее под подбородком; отделанные шелком пальто, проложенные листами серебристой папиросной бумаги, с пуговицами из перламутра и вышитые подтяжки.

Мэдди перебирала веши в сундуке совершенно с другим чувством. Эй не казалось это невежливым. Он никогда не притрагивался к этим вещам, все было новым, пахло краской и травами. Она попыталась вспомнить, что было надето на герцоге в тот вечер, когда они с отцом обедали вместе с ним, и вынула темно-зеленый пиджак.

Мэдди никогда ярко не одевалась, следуя консервативному вкусу. Сейчас же она выбрала жилетку, расшитую золотыми и пурпурными нитями, решив, что комбинация полосок цвета ржавчины и загара не так бросится в глаза. Наконец она достала пару сапог и отнесла все эти вещи в свою комнату.

Переписав и развесив графики ухода за пациентами, Мэдди выяснила, что никому другому не назначались терапевтические ванны, кроме Жерво. Мужчин с интервалом в четверть часа предполагалось побрить. В бумагах кузена Эдвардса напротив фамилии герцога значился Ларкин. Мэдди исправила его имя на свое. Она сочла возможным делать незначительные поправки.

Однако когда Мэдди вошла в комнату Жерво, Ларкин находился уже там, держа тазик с полотенцем. Она не обратила внимания на дурное настроение санитара, а просто взяла тазик у него из рук. Бритва перекатывалась по дну, издавая неприятный металлический звук.

— Вам потребуется помощь, мисс. Предупреждаю вас. Капля воды попала ей на палец. Она удивленно посмотрела на мутную мыльную пену. Вода грязная.

— Вы не правы. Посмотрите внимательно. Я после Харри тазик вымыл.

Она перевела взгляд с явно несвежего полотенца, висевшего у него через плечо, на бритву. Ручка была уже старая, вытертая, но само лезвие острое, хотя и щербатое.

В своей камере Жерво был уже в простом сюртуке. Чуть повыше локтей его руки были перехвачены ремнями и привязаны к специальным кольцам в стене. Глаза его горели по-волчьи.

Мэдди несколько секунд стояла, не шевелясь, потом она сказала Ларкину голосом, в котором сквозила боль:

— Принесите горячей воды. Я скоро вернусь.

Смирительная рубашка бесила его, и Обезьяна знал это. Кристиан вспоминал ужасные кошмары, страх, пересиливающий разум и гордость, рождавший первобытный порыв, заставляющий его каждый раз сопротивляться, хотя он уже давно знал, что не может победить.

Горло его болело: Обезьяна опять придумал нечто новенькое. Индийский резиновый жгут доводил Кристиана до бессознательности, дикого ужаса. Он лежал, прикованный к постели. Секундная темнота. И вот он выныривает из нее, задыхаясь, рефлекторно сопротивляясь, прижатый лицом к полу, с коленом у себя на шее и ноющей болью в спине. Трое тюремщиков склонились над ним, весело переговариваясь между собой. Они подняли его. Он все еще не пришел в себя, не восстановил дыхание. Он знал, что смирительная рубашка — невольный ужас, полная беспомощность, отсутствие равновесия и невозможность защититься; легкий толчок, и он падал в любом направлении из-за связанных за спиной рук. Каждое его движение было странным, неожиданным. Тело теряло связь с мозгом, суставы не повиновались ему, ноги отказывались держать… Тюремщик с кратким веселым восклицанием на лету поймал его и прислонил к стене.

Кристиан встретился с ним взглядом, и тюремщик быстро опустил глаза. Он потрепал Кристиана по щеке и что-то по-отечески сказал. Пока Кристиан стоял униженный, скованный, дыша, словно бешеный бык, дополнительное подкрепление ушло и Обезьяна вернулся к своей утренней рутине. Кристиан пришел в ярость. Он очень хотел, чтобы пришла Мэдди, и боялся, что она войдет именно сейчас, прежде чем все будет кончено.

Но Обезьяна, закончив дело и записав свои гадости в журнал, ушел, оставив его в одиночестве. Кристиан был готов убить Ларкина.

Когда-нибудь. Когда-нибудь.

Но думал он о другом. Он думал о выражении лица Обезьяны, маске ужаса. Потребуется много времени. Однажды Кристиан видел, как людей вешали и четвертовали. Он запомнил лицо одного осужденного, который ждал своей очереди и наблюдал казнь. Палач резал, рубил… Страх. Борьба. Судороги. Спазмы. Приговоренный съежился, подвывал. Лицо его стало темным, язык распух в преддверии агонии, которую ему предстояло вынести.

Кристиан с невероятным наслаждением думал об этом.