На прощание отец Луций сказал:

— Работайте, побольше работайте над словом, брат мой. А ваше рвение похвально, ведь мечтателей у нас в достатке, а делающих мало.

Наградой за смирение, с которым молодой священник выслушал старика, была улыбка Доаны.

Стемнело, улицы Настоящего моментально опустели, но отец Бруно ничего не замечал. Он бредил мечтами влюбленного розовыми, как щеки Доаны. За углами скользили нехорошие тени, однако священник не обращал на них внимания, он привык к гарантированной чудовищем безопасности. Ему хотелось думать только о внучке отца Луция. О ее прекрасной душе, величавой невозмутимости. Уж получше Серебра будет! Как только чудовище умудрялось жить с Гезой? Ведь это все равно что находиться в одной клетке с Хорогом!

Разумеется, чудовище все слышало и от услышанного загрустило.

«Мне конец. Все идет к тому, что он женится на этой девчонке с душой, умом и задом взрослой тетки. Ловко он устроится. Доана с удовольствием будет с ним нянчиться, лечить его укушенные ляжки, нарожает ему кучу детишек. А что? Священник — верная, уважаемая и всегда нужная профессия. Глядишь, со временем и я переборю свою гордыню и забуду о звездных дорогах, секретах счастья, поединках со смертью и прочих соблазнах вечности. Как там говорил местоблюститель? Утешать несчастных, а не соблазнять их. Значит, буду утешать. Пусть другие шастают по звездным путям, а я начну привыкать к Доане, учиться чмокать бандитов, читать проповеди и… спасать пьяных из луж…»

Рыскавший далеко впереди по всем курсам пьянчуга споткнулся и рухнул в глубокую лужу, уйдя в нее всей головой. Однако священнику не пришлось переходить на бег, нашелся добрый человек, который не дал захлебнуться бедняге. Шедший мимо молодой парень в светлом костюме выволок пьяницу на берег и захлопотал над ним, судя по всему, приводя того в чувство. Когда неслышной походкой священник приблизился к спасшему ближнего доброму человеку, тот рассовывал по своим карманам стэлсы и кошелек пьяницы.

— Отдай мне то, что ты взял. Я все видел, сын мой.

Резко развернувшись на голос за спиной, парень выхватил нож и тут же его спрятал. Затем пнул ногой замычавшего возмущенно пьянчугу и обаятельно улыбнулся. Он был красив, знал об этом и держался, что было редко для Настоящего, свободно.

— Я ведь только кошелек взял, можно сказать, благородно поступил, а ведь мог и не подходить к луже.

— Верни то, что взял, сын мой.

Парень перестал улыбаться, тупость священника ему быстро надоела.

— Я спас эту скотину, так пусть платит. Неужели не понятно? С дороги, святой отец!

Красавец двинул прямо на священника, видя перед собой идиота с глупыми и ласковыми глазами, а «идиот» видел не красавца, а урода, надувшегося от собственного «благородства». Еще бы! Он только обчистил человека. А ведь мог зарезать.

«Дай-ка я с ним поговорю», — попросило чудовище.

«Пожалуй», — не стал возражать священник.

И красавец со всего ходу уткнулся лицом в торец здоровенного бревна, каким он почувствовал выставленный кулак. За свою жизнь парень слышал много угроз, видел много неприятностей, но в глаза чудовища в чине визкапа он смотрел впервые.

— Выверни карманы, — приказало чудовище, а когда красавец дернулся за ножом, чудовище сломало ему палец, как спичку, и рявкнуло снова: — Я сказал: выверни карманы!

С искореженным болью лицом, косясь на торчащий сучком палец, парень швырнул под ноги стэлсы и кошелек.

— Подними и не думай хвататься за нож — сломаю руку, — не унималось чудовище, а когда тот поднял и отдал добычу, смилостивилось:

— Теперь иди.

В темноту переулков парень ушел со слезами на щеках. Он плакал от боли и от убожества этого мира, не оценившего его благородства. Священник тем временем пытался поднять пьянчугу, уговаривая того идти домой.

Следующие несколько суток Бруно шлифовал проповедь и ждал решения местоблюстителя. И священник, и чудовище знали: вот-вот будет сделан окончательный выбор между Настоящим и Будущим, между счастьем и борьбой.

Погожим золотым днем Бруно шагал на свою первую проповедь. Вышел он заранее, поэтому не торопился. Внимательно смотрел по сторонам, стараясь не попасть в многочисленные лужи и не запачкаться в толчее, ведь его путь пролегал мимо центральной базарной площади.

В воздухе жужжали и мотались изумрудные, величиной с наперсток мухи. На замусоренной автобусной остановке стоял новенький алюминиевый бидон и сиял маленьким солнцем. Навстречу Бруно, подпрыгивая, бежал мальчишка и орал во все горло:

Так испокон веков идет —

Дурак на новое клюет.

Закончив стишок, мальчишка тут же начинал выкрикивать его сначала.

Показался другой мальчишка, с не меньшим восторгом вопящий:

Наш мир устроен, видно, так —

Клюет на новое дурак.

Следом промчался еще один поэт со стишком на ту же тему:

Ослов пасут дубинкой,

А дураков новинкой!

— Рифмач, — пробормотал свяшенник и без колебаний свернул к базарной толпе, в которой начал высматривать своего друга.