Немедленно примчались дедушка с бабушкой, соскучившиеся по внучке: в больницу Жоржа их не пускала, боясь, что они выведут девочку из хрупкого равновесия. За обедом Марси совершенно очаровала стариков, была мила и любезна.

Последующие три недели Марси спала в постели Жоржи, но лишь дважды будила мать своим тихим бормотанием во сне.

— Луна! Луна! — повторяла она негромко.

Утром за завтраком Жоржа спросила дочь, что ей снилось, но девочка не смогла вспомнить.

— Луна? — нахмурилась она, глядя в тарелку с кукурузными хлопьями. — Нет, мне не снилась Луна. Мне снились лошади. Мама, у меня когда-нибудь будет своя лошадка?

— Может быть, если мы будем жить не в квартире, а в отдельном домике, — сказала мать.

— Я знаю, — захихикала Марси. — Нельзя держать лошадь в квартире: соседи будут недовольны.

В четверг Марси впервые показали доктору Каверли. Девочке он понравился. Если она еще и боялась врачей, то успешно скрывала свой страх.

В ту ночь Марси спала в собственной постели, в обнимку с плюшевым медвежонком по прозвищу Мэрфи. Трижды Жоржа вставала, чтобы взглянуть на дочь. Один раз она слышала знакомое бормотание: «Луна! Луна!» — и от странного шепота, в котором смешались страх и восторг, у нее зашевелились на голове волосы.

А в пятницу, за три дня до окончания каникул, Жоржа отвезла дочь к Каре Персаньян и вышла на работу. Пыль и дым казино, окурки и недопитое пиво по сравнению с запахом антисептиков в больнице показались ей едва ли не благовонием, а постоянный шум и эпизодические домогательства не раздражали, а были даже приятны.

Вечером, когда Жоржа увозила Марси на ночь домой, та похвасталась своими новыми рисунками: на листах оберточной бумаги в самых разных видах цветными карандашами была изображена Луна.

Утром в воскресенье, 5 января, когда Жоржа, встав с постели, пошла варить кофе, она застала Марси за обеденным столом, увлеченную любопытным занятием: все еще в своей ночной пижаме, девочка вынимала из альбома фотографии и складывала их в аккуратные стопки.

— Я положу снимки в коробку из-под ботинок, потому что мне нужен альбом, — заявила Марси, хмуря лобик и старательно выговаривая слово «альбом». — Он нужен мне для моей лунной коллекции. — Она показала Жорже вырезки из журнала. — Я хочу собрать большую коллекцию.

— Но зачем? — удивилась Жоржа. — Почему тебя так заинтересовала Луна?

— Она красивая, — сказала Марси, кладя фотографию Луны на освободившуюся страницу альбома, и в ее застывшем взгляде и восторженном выражении лица Жоржа уловила оттенок той же самой одержимости, с которой девочка играла с набором игрушечных инструментов «Маленький доктор». «Вот так и зарождается эта проклятая боязнь врачей, — с тревогой подумала Жоржа. — Тихо. Невинно. Может быть, на место прежнего страха прокрался новый?»

Она готова была бежать к телефону дозваниваться до доктора Каверли, хотя и было воскресенье. Но, глядя на дочь, спокойно перебирающую фотографии, она решила, что ей не следует торопить события и впадать в панику из-за пустяков. В конце концов, Марси ведь не боится изображений Луны, она просто почему-то очарована этим небесным телом. Но это увлечение пройдет. Девочкам ее возраста свойственно увлекаться и восторгаться, это знают все родители.

Тем не менее Жоржа решила рассказать о новом увлечении доктору Каверли, когда снова поведет к нему Марси во вторник.

В понедельник, двадцать минут первого ночи, собираясь лечь спать, Жоржа заглянула к Марси, чтобы убедиться, что та спит спокойно. Но девочки не было в постели: пододвинув в темной комнате кресло к окну, она смотрела на небо.

— В чем дело, Марси? Почему ты не спишь? — спросила Жоржа.

— Ни в чем, мама. Посмотри! — тихим мечтательным голосом промолвила девочка.

— И что ты там увидела? Расскажи мне!

— Луна! — ответила Марси, пристально вглядываясь в серебристый полумесяц на небе. — Луна!

Бостон, Массачусетс

В понедельник, 6 января, с Атлантического океана подул сильный холодный ветер, и весь Бостон тотчас же сник: кутаясь в шарфы и шали, тепло одетые люди спешили поскорее укрыться где-нибудь от непогоды. В зимней мгле современные стеклянные башни офисов казались вырубленными изо льда, а солидные старинные строения выглядели убогими и сырыми развалюхами. После выпавшего накануне мокрого снега голые деревья покрылись блестящей коркой, ощетинившись мертвыми черными сучьями.