Шрифт:
— Посмотри, посмотри, проникнись. Позаблуждайся, что я тебя одного спасаю. Еще не то предстоит, здесь только начало, а вашего конца не знаю и я…
Жар полыхнул внезапно и нестерпимо, крики потонули в нем. Дно долины раскрылось. В сужающуюся багровую щель посыпались обезумевшие от боли тела.
Медленно.
Сползая, цепляясь и не находя опоры.
Видя, как других втягивает дьявольская сковородка, как дымятся и вспыхивают их одежда и волосы.
Сознавая, что через несколько мгновений сам окажешься там. Откуда несутся жуткие звуки и запах сгорающего живого мяса. Нежного мяса Марго, провонявшего козлом и алкоголем мяса Виктора и всех остальных.
На вечные муки…
Впрочем, последнего он не мог утверждать наверняка. Харон поднялся, заслонясь от жара широкой черной ладонью. Деревце-знак опрокинулось, стволик вывернулся из прижимавших камней.
«Ах, как жаль, что не могу я ничего сказать тебе, Генерал! Я и там-то, в Мире, немногое успел тебе сказать, а уж тут… Но ты все поймешь сам. Ты уже понял, да?»
По пышущим жаром краям Горячей Щели никого не осталось боле. Отсвет лежал даже на близких облаках над кромкой скал. В лагере его видят, и самые знающие шепчут затравленно, что, мол, вот, это Перевозчик опять увел кого-то в горы…
Харон брезгливо оторвал от себя цепляющегося бледного червя с залитыми липким смертным потом жирными щеками. Не глядя спихнул с камней. У того даже не хватило сил вскрикнуть.
«Немногие вершители вендетт могут похвастаться, что убили врага дважды. Теперь уходи, Харон. Тебе здесь больше нечего делать»
К Тэнар-камню его привел Листопад. Так он стал про себя называть этого парня. Оказывается, Листопад шел следом, крался позади. Все, значит, видел. Ничего, ему полезно.
Подхватив слепо шатающегося Харона, он вывернул с ним на основную тропу. Хотел повести к лагерю, но Харон уперся и потянул в противоположном направлении. Листопаду показалось, что Перевозчик ничего не соображает, но противиться было бессмысленно. Пошли наверх.
Парню в драном комбинезоне и самому было интересно, он пока сюда еще не ходил, а раз, когда их вели танаты, не считается, он ничего не понимал тогда. Смутно помнил какую-то женщину, кажется, в положении, которая все время плакала и боялась оступиться, и он ей помог. И кого-то еще… нет, смутно.
Тропа петляла, сужалась, наконец совсем некуда стало идти. Перевозчик, чья огромная фигура возвышалась над парнем — вовсе не маленького роста — на две головы, встал на колени в тупике, обхватил своими ручищами каменную глыбу, приник к ней.
Тут же оторвался и махнул Листопаду, чтобы уходил. Погрозил, заметив, что тот медлит. Вообще, Харон, кажется, понемногу приходил в себя.
Листопаду очень не хотелось, но пришлось отойти за поворот.
«Неужели не отпустят? — думал Харон, прижимаясь щекой к знакомой шершавой поверхности. — Отпустите, что вам стоит. Я же так не выдержу, правда. Я не могу. Это зверство… я наслаждался в какие-то мгновения. Да пусть они хоть тысячу раз виноваты… Когда я был Стражем, мог, а теперь — не могу. Зачем я вам такой? Или отпустите, дайте сбросить с себя… Просто так, что ли, водить их?… Клянусь, в этот «отпуск» не буду ничего такого, с меня хватит. Неважно, сколько там времени прошло, в «когда» и «куда» вы меня отпустите. Я вернусь и буду служить снова. Как полагается. Клянусь. Только, если можно, я бы хотел поближе к…»
Он не успел назвать место, но это уже было известно и без его пожеланий.
Его отпустили.
Листопад, вернувшись, долго смотрел на перекрывший проход обломок скалы, из-под которого выбивалась натоптанная тропа.
Глава 3
А электричества в доме не было.
Была огромная русская печь, не беленная кто уж знает с каких времен, занимающая четверть единственной комнаты. Были лавки и полати, и серый мох-конопатка висел по углам бородой.
Теперь понятно, зачем Инке понадобилось тащить с собой едва не полную упаковку свечей. Она расставила их повсюду, и свет их он отрезал, как ножом, выйдя сейчас на темное крыльцо и прикрыв за собою дверь.
Рассвет все не наступал.
— Ступеньки шатаются, осторожней, — сказала Инка ему вслед.
— Я помню.
Язык ольховника вдавался в поле, где была тропинка, по которой они пришли. Рядом с ольховником начиналось болото. В поле чернел одинокий стог с торчащим из его макушки центральным шестом — стожаром.
Другие дома этой полузаброшенной деревни тянулись короткой цепочкой позади, он отвернулся от них. Почему-то захотелось просто постоять на крыльце посреди тишины.
Он не хотел ехать сюда. Как ни крути, а двести семьдесят километров, да десять от станции, да два пешком. Ну, положим, от станции-то их подкинул частник, из тех, что всегда дежурят, поджидая московский поезд. А с другой стороны — время, а с другой стороны — необходимость вернуться…
Правда, у всех медалей есть еще и третья сторона.