— Человек-то он хороший, душевный, — Решетников, казалось, чуть не силком выдавливал из себя эту оценку. — Досадно, что под следствие, как слышал я, попал. Да у нас такие есть: оговорят облыжно и возьмут за то недорого, — в голосе его скользнуло ожесточение.

С помощью Решетникова сборы в дорогу пошли живее, подготовлены необходимые припасы, найдены проводники, и в середине сентября отряд Врангеля выступил в путь.

Уже первые дни после отъезда из Якутска убедили Врангеля, что его главенство над небольшим караваном в достаточной степени иллюзорно. Двое проводников-якутов, сорокалетний Анисим и тридцатилетний Петр, как будто сразу признали своим истинным начальником унтер-офицера Решетникова. Ведь именно унтер-офицер, а не Врангель, как только переправились на другой берег Лены, где поджидали проводника с лошадьми, тщательно проверил укладку вьюков, потуже увязал одну из кладей, осмотрел и лошадей, проверяя, не больны ли копыта, и при этом дал какие-то указания смиренно слушавшим его якутам на их родном языке. В глубине души Врангель сознавал, что Иван Решетников имел немалые основания для почтительного отношения к нему местных жителей. Он не хуже их знал предстоящий маршрут до Нижнеколымска, лошади повиновались ему столь же легко, как и проводникам. Да и чисто внешне выигрывал по сравнению с невысоким и достаточно юным командиром отряда: сильное, тренированное для дальних походов тело, зычная глотка и строгий, почти немигающий взгляд выдавали в унтер-офицере человека, умеющего заставить других повиноваться себе, используя при этом средства простые, но эффективные.

Что ж, решил Врангель, для успеха в походе это не так уж и плохо, а ежели Решетников вдруг забудет, кому здесь принадлежит первое слово, придется напомнить и поставить его на место.

Когда оседлали лошадей и тронулись, Врангель, подъехав к Решетникову, спросил:

— Сколько дней, думаете, займет путь?

— Ежели б немного погодя вышли, когда реки станут, за пару месяцев добрались бы. А ныне — не менее семидесяти дней. Реки вброд придется. Опять же топи не подмерзли. Сейчас-то полегче стало, дорога кое-где расчищена, а прежде и все три месяца шли.

Проводников с вьючным караваном пустили вперед. Правильно ли, размышлял, следуя за ними, Врангель, поступил он, поторопившись в дорогу и оставив в Якутске Козьмина, чтобы тот собрал еще кое-какое необходимое для экспедиции снаряжение. Впрочем, Миницкий предупредил, что Козьмину идти будет легче и о надежном сопровождении штурмана он сам позаботится. Однако вдвоем-то им было бы веселее.

Путь пролегал через холмы и долины с оживляющими их лиственничными рощами. Неяркое осеннее солнце серебрилось в небольших озерах. На их не возбужденную ветром гладь то и дело садились стаи пролетных уток, и Решетников, пришпорив коня и с ходу снимая со спины ружье, пригласил Врангеля:

— Надо бы и об ужине позаботиться.

Вдвоем они настреляли десятка два уток и куропаток.

Уже в сумерках добрались до первой от реки станции, расположенной в лесу, на большой поляне. Внутри просторного бревенчатого дома, покрытого землей, горел в глиняной печи, чувале, огонь, и было дымно. Хозяин станции, средних лет якут, живший здесь вместе с семейством, засуетился, принимая гостей, и дал поначалу промашку, приняв за начальника каравана Решетникова. Тот, со скользнувшей по губам усмешкой, поправил оплошность, представив якуту более молодого спутника.

Поужинали отварной утятиной и стали устраиваться на ночлег. Врангелю было предложено лучшее место на нарах — как раз против очага. Но, не успев заснуть, он предпочел перебраться на свежий воздух: неприятно действовали сложная смесь запахов, переговоры людей, детская возня. Да еще в бревенчатую юрту забрались пара собак и несколько телят.

Взяв медвежью шкуру, лейтенант расстелил ее возле ярко горевшего на поляне костра. Пахло ночной сыростью, увядающей травой. Облегавший его теплый мех вызывал ощущение уюта. «Хорошо, все пока хорошо», — засыпая, подумал он.

Проснулся рано от треска возрождаемого якутами огня и запаха разогреваемой на костре похлебки. Одеваясь, поежился от озноба: ночью был заморозок, и термометр показал два градуса ниже нуля. Что же будет дальше?

Каждый день, проведенный в дороге, умножал знания о стране, через которую лежал путь, и об обычаях ее жителей. Так, когда караван проезжал через вершину поросшей лесом сопки, якуты остановились возле старой высокой лиственницы. С ее ветвей свисали конские волосы с привязанными к ним разноцветными лентами, а у корней были воткнуты в землю шесты и прутья. Старший из проводников, Анисим, выдернул из гривы своей лошади несколько волосьев и тоже подвесил их на дерево. Лишь после этой, не без торжественности исполненной церемонии караван возобновил свой путь. Якуты почти тут же затянули монотонную песню.

На вопросы Врангеля, что значит жертвоприношение и о чем поют якуты, Решетников пояснил:

— Так задабривают они духа гор, чтобы беда миновала их. А поют о том, как красивы горы и реки, и озера. Ну, вроде как хвалят своего бога за его всемогущество.

— Разве они не крещеные?

— А кто их знает, — пожал плечами Решетников, — может, и крещеные. Но и своих древних богов не забывают.

К ночи добрались до другой станционной юрты, где предстояло сменить лошадей. Лишь холодный дождь заставил Врангеля, вновь расположившегося спать на поляне, уйти из-под сени деревьев в помещение. Но спертый воздух, дружный храп утомленных спутников и другие малоприятные звуки, производимые людьми и скотиной, отбили у него всякий сон. Он встал, как и лег, усталый, с воспаленными от бессонницы глазами, но постарался скрыть плохое расположение духа и лишь подумал о том, что пора бы подавить культурные привычки и попытаться приспособиться к иной жизни, которой эти люди живут из века в век.

Встретивший его у костра Решетников участливо спросил:

— Аль не здоровится, Фердинанд Петрович? Что-то глаза у вас нынче красные.

— Это ничего, пройдет, — суховато ответил Врангель и спросил: — Свежих лошадей привели?

— Привели. Уже седлают.

Теперь они вступили в низменный край с множеством тихих, словно заколдованных озер. Шуршащая под копытами лошадей сухая листва, обеспокоенные крики вспугнутых караваном птиц, созерцание ловких прыжков резвящихся меж веток лиственниц белок — все это целительно действовало на душу, и Врангель, поборов дрему, с любопытством и радостью всматривался в окрестный пейзаж.