Штурман Адольф Этолин, которого вспомнил, глядя на селение Врангель, был легок на помине и первым, приплыв на шлюпке, приветствовал гостей. Высокий, голубоглазый, шведский финн по происхождению, Этолин за эти годы почти не изменился. Он радостно обнял бывших спутников по плаванию на «Камчатке» и сообщил, что лишь ненамного опередил их: этим утром прибыл из Охотска на компанейском бриге «Чичагов». А ушел отсюда в прошлом году на фрегате «Крейсер» под командой Михаила Лазарева. Маленько погостил в родных краях — и тут же назад, сухопутным путем через Сибирь, до Охотска.

— Аляску, поди, вдоль и поперек уже исходил? — радуясь свиданию с Этолиным, весело спросил Врангель.

— Да уж кое-где побывал, — скромно заметил штурман и рассказал, что несколько лет назад, при главном правителе Муравьеве, был в экспедиции по исследованию берегов Аляски со стороны Берингова пролива. Ходили на пару с мичманом Хромченко, тот — на бриге «Головнин», а сам Этолин — на куттере «Баранов». Кое-что удалось сделать: открыли новые бухты, проливы, описали залив Кускоквим и устье реки Нушагак. Во все эти годы неоднократно совершал плавания по компанейским делам и в Калифорнию, и к Сандвичевым островам.

Врангелю тоже пришлось в ответ дать краткий отчет о последних его странствиях.

Прежде чем съехать на берег и представиться главному правителю капитан-лейтенанту Чистякову, Врангель с нетерпением прочитал привезенные Этолиным письма. Дурное предчувствие его не обмануло. Касаясь происшедшего в Петербурге на Сенатской площади, Литке назвал все случившееся, включая развитие событий после подавления восстания, одной из мрачнейших эпох русской истории. Упомянул он и имена некоторых заговорщиков, находившихся под следствием: «Не обольется ли твое сердце, любезный Фердинанд, прочтя имя Бестужева, этого единственного человека, красы флота, гордости и надежды своего семейства, идола общества, моего 15-летнего друга? Прочтя имена 3-х его братьев, прочтя имя Корниловича, анахорета, жившего только для наук?»

Вовлеченным в мятежные события оказался и младший брат Литке. «Кроме участия во всеобщей горести, писал Федор, — имеем мы и свою собственную. Брат Александр попал было в эту историю как кур во щи. Ты увидишь, что гвардейский экипаж был также уведен и мой брат вместе со прочими был арестован».

Какая трагедия! — мрачно думал Врангель. А что же Батеньков, уцелел или тоже арестован? Вспоминая последние встречи с ним в Петербурге, Врангель был уверен, что и Гаврила Степанович, при его либеральных убеждениях, мог оказаться в рядах заговорщиков.

От прекрасного настроения, с каким он прибыл в Ново-Архангельск, не осталось и следа. И все же придется взять себя в руки: Чистякову раздражение и тоску демонстрировать не следует. Разговор предстоит важный, и не исключено, что уже сегодня выяснится, задержится ли бриг в Америке для охраны российских владений или, сдав груз, сразу отправится в обратный путь.

Встреча с главным правителем Петром Егоровичем Чистяковым развеяла надежды на то, что по служебной необходимости экипажу брига будет поручен надзор за выполнением иностранными судами условий конвенций, подписанных Россией с Англией и Соединенными Американскими Штатами.

— Много ли, Фердинанд Петрович, — с горечью говорил Чистяков, — может сделать здесь русский военный корабль, ежели условия конвенции дают бостонским, равно британским, корабельщикам полную свободу вести торговлю с дикими в наших владениях? Запрещается продавать туземцам лишь оружие, спиртное и порох, но не изволь при этом обыскивать американские суда или конфисковывать запретный товар — хлопот не оберешься! А с поличным-то за незаконные сделки пойди их поймай! О чем думали в Петербурге, подписывая такие соглашения, ума не приложу. И потому, Фердинанд Петрович, нет никакого смысла задерживаться вам у этих берегов. Пустая трата времени.

— Раз так, — с досадой согласился Врангель, — пойдем обратно.

Пока судно стояло в заливе, запасаясь водой и дровами, Врангель неоднократно возвращался мыслью к событиям в Петербурге. Конечно, невероятно жаль, размышлял он, что среди восставших оказались близкие ему и глубоко уважаемые люди. Но правы ли они были, посягая на основы давно установленного в России государственного строя? Как бы поступил он сам, ежели б тогда, при их петербургских встречах, ему предложили бы вступить в ряды заговорщиков? Нет, эта бунтовщическая идея не могла бы его вдохновить. Все его воспитание в традициях служения отечеству и, стало быть, императору отвергало подобную возможность. Даже не зная деталей замысла заговорщиков, он никак не мог склониться на их сторону.

Мысли о восстании в Петербурге волновали не его одного.

— Ты слышал, Фердинанд, — как-то с горечью сказал ему Федор Матюшкин, — о том, что произошло на Сенатской площади?

— Да, кое-что узнал из письма Федора Литке.

— Я тоже получил письмо — от директора нашего лицея Энгельгардта. Егор Антонович пишет: арестованы его питомцы и мои близкие друзья — Кюхельбекер, Пущин... Пущина взяли, будто бы, по связям с одним из главных заговорщиков — Рылеевым [26] . Я прекрасно знаю обоих. Это благороднейшие люди, они никому не могли желать зла. Но их могла воодушевить идея социальной справедливости. Были, без сомнения, серьезные мотивы, почему они пошли на это.