Большинство наших товарищей жили в пригороде Берлина, который относился к политическому округу Бранденбург, его гауляйтер был полностью на стороне Штрассеров. Однако я должен был работать в самом Берлине.

Однажды весенним утром 1928 года я работал в своем огромном кабинете. Мои апартаменты были длиной в тридцать футов. Обычно мы работали там вместе с Грегором, поставив столы так, чтобы сидеть лицом друг к другу. В тот день я в одиночестве разрабатывал макет нашей газеты, когда в комнату, не постучавшись, стремительно ворвался Гитлер. Я даже не знал, что он в Берлине.

Не здороваясь, он уселся за стол Грегора и выпалил мне прямо в лицо:

– Это не может дальше продолжаться.

– Что не может продолжаться, господин Гитлер?

– Твои непрерывные ссоры с моими людьми. В прошлом году это был Штрайхер, потом Розенберг, а сейчас - Геббельс. Мне это надоело.

«Между этими событиями нет никакой связи, господин Гитлер. Юлиус Штрайхер - грязная свинья. На Нюрнбергском съезде он замучил меня рассказами о сексуальных извращениях евреев, называя свои рассказы «деликатесным аперитивом». Я сказал ему, что меня тошнит от его газеты, и что я люблю литературу, а не порнографию. Если принять во внимание предмет нашей принципиальной ссоры, то сам ее факт не должен ни шокировать, ни удивлять вас.

– А Розенберг?
– спросил Гитлер, приведенный в замешательство словом «порнография».
– Что ты имеешь против него?

– Он язычник, господин Гитлер.

Адольф вскочил и заходил по комнате.

– Идеология Розенберга - неотъемлемая часть национал-социализма, - торжественно заявил он.

– Я думал, что вы хотите примириться с Римом.

– В данный момент христианство является одним из пунктов моей программы. Но мы должны смотреть вперед. Розенберг - провидец и пророк. Его теории являются выражением германской души. Настоящий немец не может осуждать их.

Я не ответил, но внимательно посмотрел на него. Я был совершенно ошеломлен его двуличием.

– Давай перейдем к делу. Я говорю о ваших отношениях с Геббельсом. Я повторяю снова, это не может продолжаться.

– Несомненно. Но вы должны сказать об этом Геббельсу. Он приехал сюда после меня и начал выпуск своей газеты позже. Все права принадлежат мне.

Гитлер снисходительно улыбнулся.

– Это вопрос не права, а силы. Что ты сможешь сделать, если десять штурмовиков Геббельса ворвутся в твой офис?

Я медленно вытащил из ящика стола большой револьвер и положил его перед собой.

– У меня в обойме восемь патронов. Так что восемью штурмовиками станет меньше.

Гитлер остолбенел.

– Я знаю, ты достаточно ненормальный, чтобы стрелять, - прорычал он.
– Я знаю, что ты без колебаний будешь защищать себя. Но все равно ты не сможешь стрелять в моих штурмовиков.

– Ваших или гауляйтера Геббельса? Если они ваши, то я бы советовал вам не посылать их сюда. А если это люди Геббельса, то в вашей власти остановить их. Что касается меня, то я буду стрелять в любого, кто нападет на меня. И мне плевать на их униформу. Коричневые рубашки меня не пугают.

– Отто, - сказал Гитлер печальным голосом, первый и последний раз назвав меня моим христианским именем, - будь благоразумен. Обдумай все, хотя бы ради брата.

Он взял меня за руки. Я остался равнодушным к его глазам, наполненным слезами, к дрожащему от волнения голосу. Это заранее обдуманное представление не могло иметь у меня успеха.

– Подумайте и вы, господин Гитлер. Я буду продолжать свое дело.

К тому моменту, когда он ушел, я уже решил открыто бороться с его лицемерием; короче говоря, либо я одержу над ним победу, либо порву с ним.

Этот процесс оказался долгим и трудным. Я был так искренне привязан к Грегору, что перспектива разрыва с ним связывала меня по рукам и ногам.

Во-первых, я последовал совету брата и, как и многие мои друзья, перевел свою резиденцию в берлинский пригород Лениц, относящийся к округу Бранденбург. Там же я наладил выпуск газеты. «Арбайтсблатт» оставалась официальным органом национал-социалистов Севера. Мои корреспонденты - с моего согласия - открыто критиковали поведение некоторых региональных лидеров Юга. Одним из наших самых горячих сторонников был Эрнст Граф цу Ревентлов.

Директор конкурирующего издательства Аманн систематически подстрекал фюрера к действиям против нас. Но я никак не выражал своего недовольства. Но рано или поздно ситуация все равно должна была взорваться.

В 1929 году меня вызвали в Мюнхен. Гитлер, предварительно сообщив мне, что «он не может ошибаться, так как все, что он делает, имеет историческое значение», предложил продать ему «Кампфферлаг». Я ни минуты не размышляя, отказался. Я был намерен оставаться в НСДАП до того момента, пока я могу честно бороться за то, что считаю правильным. Лишившись возможности управлять прессой, я стал бы, как и все прочие, безголосым наемником человека, которого лизоблюды с Юга уже начади называть «фюрером».