— Маменька, — сказала девочка на следующее утро после экзамена, — в чем же я буду ходить в гимназию? Неужели в ситцевых платьях, как я ходила в школу? Ведь это, пожалуй, нельзя!

— Что же делать, дружок! — отвечала Елизавета Ивановна. — У меня было припасено пять рублей тебе на шерстяное платье, да как заболела Лелечка, все пришлось истратить на доктора да на лекарство. Походишь и в ситцевом!

— Да это стыдно, маменька!

— Что же за стыд такой! В гимназии учатся не все богатые девочки, там, я думаю, есть и бедные; да и богатые ходят туда не для щегольства. Кто занят ученьем, тому и в голову не придет рассматривать, как одеты другие!

«Пожалуй, и в самом деле в гимназии не обращают внимания на одежду», — подумала Маша, успокоенная разумными словами матери.

Елизавета Ивановна своими руками вымыла и выгладила ей старое ситцевое платье, так что оно выглядело совершенно свеженьким, сшила ей новый передник, приготовила ей чистый воротничок и так искусно подштопала дырку на ее прюнелевых ботинках, что они совсем не казались изношенными.

Маша видела заботливость матери и была тронута. С радостным сердцем и самыми лучшими намерениями в голове пошла она в гимназию в день открытия классов. Она прежде училась в небольшой школе и потому не особенно смутилась, очутившись среди толпы незнакомых девочек. Она наперед знала, что эти девочки обратятся к ней с обыкновенными вопросами о том, как ее фамилия, где она училась прежде и тому подобное, и без скуки раз тридцать повторила одни и те же ответы на эти вопросы. В первый день ей не удалось близко познакомиться ни с кем из новых подруг: девочки, как она, только что поступившие в гимназию, были застенчивы и неохотно вступали в разговор, старые же гимназистки не спешили сближаться с новичками. Несмотря на это, все в гимназии понравилось Маше, все: и светлые, просторные классные комнаты, и шумная толпа учениц всех возрастов в рекреационном зале, и деликатное обращение классных дам, и преподавание учителей. Она пришла домой в самом веселом расположении духа и в подробности рассказала все, что видела и слышала в гимназии. Родители с удовольствием слушали ее, и даже младшие дети бросили игрушки и молча уселись поближе к «гимназистке».

— Одна беда! — сказала Маша, окончив свой длинный рассказ. — Мне надо купить ужасно много книг. Посмотрите, папенька, какой длинный список: я думаю, это будет очень дорого!

— Не заботься об этом, дружок, — успокоил дочь Иван Алексеевич, — новые книги, правда, дороги, но я тебе куплю подержанные у букинистов — тебе ведь это ничего?

— Конечно, не все ли равно по каким книгам учиться! — проговорила Маша с подавленным вздохом.

Тотчас после обеда Иван Алексеевич отправился закупать книги. Долго пришлось ему ходить от одного букиниста к другому, пока наконец он приобрел на свои скудные средства все, что было нужно. Он вернулся домой утомленный и передал Маше толстую пачку книг. Книги эти были по большей части очень и очень подержаны. Видно было, что каждая из них перебывала во многих руках и каждый владелец оставил на ней какой-нибудь знак: один испестрил чернильными пятнами, другой наделал на полях разных примечаний пером и карандашом, третий украсил все белые листы своими рисунками, четвертый бессчетное множество раз надписал свою фамилию. Маша довольно сухо поблагодарила отца и с грустью уложила книги в ремешки, в которых носила в гимназию свои учебные принадлежности.

На следующий день она пришла в гимназию до начала классов и, чтобы не терять времени, тотчас начала повторять заданный урок.

— Что это такое? — вдруг обратилась к ней сидевшая рядом с нею девочка. — Ты говорила вчера, что твоя фамилия Смирнова, а на географии у тебя написано Разумовский! Это не твоя книга?

— Нет, моя! — сильно покраснев, ответила Маша.

— А на русской грамматике у нее написано Федотова! — подхватила другая соседка Маши. — Ты, верно, ходила по всем своим знакомым да собирала книги, какую кто даст?

Если бы Маша была поумнее, она прямо объяснила бы подругам, в чем дело, и без труда доказала бы им, как глупы их насмешки; но у нее не хватило на это ни смелости, ни догадливости. Она сконфузилась, растерялась и своим смущенным видом еще больше подзадорила насмешниц.

— И не стыдно тебе с такими книгами ходить в гимназию! — вскричала третья девочка, подошедшая к говорившим. — Посмотрите-ка, что за гадость! — Она брезгливо приподняла со стола одну из книг Маши, действительно отличавшуюся особенным обилием чернильных и всяких других пятен, и показала ее собравшимся подругам.

— Господи! Я три года хожу в гимназию, а у меня нет ни одной такой запачканной книги! — заметила одна из девочек. — Как это ты можешь так пачкать свои вещи?

— Это совсем не я испачкала! — чуть не со слезами вскричала Маша. — Оставьте, пожалуйста, мои вещи в покое, что вам до них за дело?

Она сердито вырвала грязную книгу из рук девочки и принялась поспешно прятать все свои вещи в парту.

— Если не ты испачкала книги, значит, они не твои? — не унимались девочки.

— Тебе их дали Христа ради?

— Ты их купила на толкучке?

— Уж если ты покупаешь на толкучке книги, так могла бы заодно купить себе там и шерстяное платье: как это не стыдно ходить в гимназию в ситцевом платье, да еще в таком коротеньком! — презрительно заметила одна из старших девочек.

В эту минуту в комнату вошел учитель, и разговоры должны были прекратиться. Все девочки очень скоро позабыли и Машины книги, и свои недобрые замечания о них. Но Маша не могла забыть насмешек подруг. Уже много раз приходилось ей страдать от бедности, много лишений уже перенесла она в жизни, но никогда еще бедность не казалась ей такою неприятною, такою унизительною, как теперь. Она тщательно запрятала все свои вещи в парту и не решалась вынимать их оттуда, чтобы не подвергнуться новым насмешкам; она сравнивала свой наряд с нарядом других девочек и стыдилась своего ситцевого платья, точно какого-нибудь дурного дела. Желание ее сблизиться с подругами пропало. Некоторые из них пробовали заговаривать с ней, но она отвечала им так сухо и коротко, что у них пропала охота поддерживать разговор.

В этот вечер в семье Смирновых уже не слышно было веселых рассказов Маши. Она не хотела огорчать родителей, сообщив им о своей неприятности, а говорить о чем-нибудь постороннем у нее не хватало духу. Сославшись на трудные уроки, заданные к следующему дню, она уселась со своими книгами подальше от всех, у маленького столика в углу комнаты. Отец и мать были каждый заняты своим делом, им некогда было следить за дочерью, иначе они удивились бы, что она так странно принимается за свои трудные уроки. Вместо того чтобы скорее и прилежнее учиться, она перелистывала свои книги, чистила их резинкой и перочинным ножом, завернула переплеты их в белую бумагу, из некоторых даже вырвала особенно грязные страницы. Благодаря колким замечаниям подруг, она мечтала уже не о том, как бы побольше и получше выучиться, а о том, как бы скрыть свою бедность, как бы выказать себя побогаче. Она кое-как приготовила уроки, заданные к следующему дню, но зато книги ее приняли опрятный вид и не казались купленными на толкучке. Если бы она могла переменить и свое платье! Какое оно на самом деле гадкое! Вчера, только что вымытое и выглаженное, оно еще выглядело порядочным: сегодня оно уж очень смятое, а что будет завтра?!