С того дня дурачка оставили в покое.

Так завязалась их дружба, если это можно назвать дружбой. И все же двадцать лет прошло, а они по-прежнему вместе.

— Ну что, Рино, поможешь?

— Слушай... Эта Лилиана не для... нас. Ты видел ее? Она пойдет за того, кто будет приносить в дом деньги. А мы что ей можем предложить? Ни хрена. Забудь про нее. И потом, что ты будешь с ней делать, куда отведешь, если к себе домой ты даже меня не пускаешь?

Четыресыра тронул его за руку:

— У нее кто-то есть?

— Не знаю я...

— Скажи мне.

— Ну ладно. Есть! Теперь ты доволен? Так что кончай с этой историей. Конец. Точка. Не хочу больше об этом слышать.

Молчание. Потом Четыресыра тихонько отозвался:

— Хорошо.

Четыресыра сказал: "Хорошо". И в молчании уставился в крышу фургона, лежа рядом с Рино.

На самом деле ему тоже говорили, что у нее есть кавалер, но он надеялся, что Бог решит помочь ему и сделает так, чтобы она с тем типом поссорилась.

Вообще-то Рино был прав: такой, как она, Четыресыра ничего путного предложить не мог. Но вот когда он закончит вертеп, кое-что весомое и у него будет за душой. И его дом превратят в музей.

Как странно: теперь, когда он знал, что с Лилианой у него нет никаких шансов, ему стало непривычно легко.

Рино протянул ему бутыль вина:

— Ну что, банк-то грабить будем или как?

Четыресыра глотнул и сказал:

— Решай ты.

— Трактор готов?

— Да.

— Ну, не знаю, я бы попытал удачи. Только если увидим, что с первого раза банкомат снять не получается, уносим ноги. Полиция нагрянет — не успеешь оглянуться.

— Идет. А когда?

— Сегодня вечером. Скажешь Данило?

— Нет, лучше ты.

— Мы ему потом скажем. Устроим ему сюрприз.

И они молча продолжили хлебать вино.

Развалившись в тачке с бутылкой в одной руке и сырой колбаской в другой и не ведая, что в нескольких метрах от него Рино решил дать ход его плану, Данило Апреа зачарованно взирал на триста тринадцатую пилотажную группу, под овации сотен зрителей чертившую у него над головой трехцветные полосы.

Он был пьян, к губам приклеилась тупая улыбка, и в голове вертелась единственная мысль: "Черт возьми, молодцы. Молодцы, ничего не скажешь"

Потом, как осоловелый верблюд, он опустил глаза и увидел рядом с собой Кристиано, в молчании глядевшего на самолеты, и тогда его мозг выдал еще одну мысль: "Если бы Лаура была жива, сейчас бы она точно сидела здесь между мной и Кристиано".

Страшная пляска началась в двадцать два тридцать шесть, когда грозовой фронт, застрявший на несколько дней среди горных вершин, освободил и погнал на юг долетевший до Апеннинского полуострова сибирский ветер.

Висевший посреди ясного и вышитого звездами неба полумесяц за какие-то десять минут оказался наглухо затянут пеленой темных и низких облаков.

Тьма в мгновение ока накрыла долину.

В двадцать два сорок восемь раскаты грома, всполохи молний и порывы ветра возвестили о начале шабаша долгой грозовой ночи.

Потом полил дождь и не прекращался до самого утра.

Будь на пару градусов холоднее, выпал бы снег, и, возможно, продолжение у этой истории оказалось бы совсем иное.Дороги опустели. Ставни захлопнулись. Заработали термостаты. Зажглись камины. Параболические антенны на крышах принялись потрескивать, и дружеская встреча "Милан" — "Интер" в телевизоре стала распадаться на квадратики, отчего озверевший народ повис на телефонах.

В то время как гроза бушевала над особняком семейства Гуэрра, Фабиана Понтичелли лежала на кровати Эсмеральды в трусиках и лифчике и изучала свои закинутые на стену ноги.

Может, все дело было в травке, но в таком положении они смотрелись прямо как два куска филе камбалы.

Такие же белые, тонкие и длинные. А на пальцы только взгляните! Костлявые, один на километр от другого...

Точь-в-точь как у отца.

С самого детства она фантазировала, что является внебрачной дочерью какого-нибудь американского богача, который в один прекрасный день увезет ее жить в Беверли-Хиллз, но эти ноги лучше всяких генетических экспертиз доказывали тщетность ее надежд.