Невестку, которую в семье мужа звали по отчеству – Дожиновна, в доме было почти не слышно, но именно она, оказывается, лепила красивые, ровные, с процарапанными по сырой глине узорами горшки, которые стояли на столах и у Мысляты, и у всех в его веси.

Наутро Арсаман настоял на том, чтобы ладьи с товаром тронулись в путь. Чаргай со своими людьми, принимавший участие в охоте, должен был нагнать их позже. Лютомер и Мыслята не считали особено разумным разлучать охрану с товаром, но сильно спорить не стали – хозяин тут Арсаман, ему и решать. Хазарин же объяснял это тем, что надеется за день добраться хоть до какого-нибудь жилья, поэтому не хочет терять времени на ожидание охотников.

– Да подождал бы хоть до завтра, никто ж тебя не гонит, чудак ты человек! – убеждал его Мыслята. – Мясо бы подкоптили, а завтра-послезавтра и тронулись. Снег у нас еще не скоро пойдет, и реки не завтра замерзнут, не бойся!

Но Арсаман только кланялся, благодарил и уверял, что и так потерял много времени и зимовать хочет не ближе Киева. О расстоянии до Киева здесь имели смутное представление, но знали, что путь к нему лежит через Болву, Десну и Днепр, а стало быть, направление хазары выбрали правильно.

– Да пусть едут, на кой леший они нам тут! – ворчала Овсяница. – Моя бы воля, я бы их вовсе в наши края не пускала! Люди они или кто вообще – боги их знают!

Лютава на охоту не поехала, осталась с женщинами, которые целый день, между работой по дому, рассказывали ей всякие басни про бабку Лесаву и медведей, а она им рассказывала про вятичей, про Молинку и Змея Летучего, так что скучать никому не приходилось.

Ближе к вечеру послышался сперва лай собак, потом стук копыт по земле.

– Едут! – Освяница первой бросила шитье и вскочила. – Наконец-то! Я уж думала, в лесу ночевать будут.

Лютава тоже вышла за ворота, ожидая увидеть брата и прочих охотников с убитым медведем, страшно гордых и довольных. Однако вместо этого ее глазам представилось всего двое всадников – хазарин Карсак и толмач Налим.

При виде Лютавы оба они соскочили с седел и рухнули на колени.

– Княжна, не прикажи казнить нас, принесших дурную весть! – закричал Налим, а молодой хазарин только уткнулся лбом в землю. – Прости, но мы выполняем приказ твоего брата и нашего бека Чаргая!

– Что такое? – воскликнула Лютава. – Говори живо, кончай причитать!

– Твой брат, варга Лютомер…

– Да говори же!

– Не огневайся на нас, помилуй твоих верных слуг, вынужденных…

– Ты, скотина! – в неистовстве закричала Лютава и едва удержалась от того, чтобы пнуть склоненную перед ней голову. – Если ты сейчас же не скажешь, в чем дело, я тебя прикажу… Не знаю, что я с тобой сделаю, говори немедленно!

– Твой брат ранен. Медведь его помял и сильно оцарапал голову. Говорят, что два или три ребра сломано. Его нельзя везти, и он очень хочет, чтобы ты была с ним, он только тебе и твоей мудрости доверяет уход за его ранами…

– Что?

Лютава мысленно настроилась, стукнула в свое «навное окно», окликнула Лютомера. И ощутила ответ как удар: ярость, напряжение всех сил, тревога, острое ощущение опасности.

– Лошадь, быстрее! – хрипло выкрикнула она, мигом оледенев от ужаса.

Пока ей седлали лошадь, Овсяница сноровисто собрала в узелок полотняные полосы для перевязки и горшочек с мазью на том же медвежьем жиру с травками, которыми тут было принято лечить ранения.

– Еще бабка Лесава учила, хорошее зелье! – уверяла дочь и внучка медвежатников, вручая Лютаве узелок. – А еще хорошо слово сказать…

За узелок Лютава бегло поблагодарила, про слово не стала слушать: разнообразных заговоров она знала не меньше, чем самая старая бабка Медвежьего Бора. Ее душа стрелой летела вперед, к брату: если его нельзя перевозить, то дело плохо, но насколько? Если он сам пожелал, чтобы она приехала, значит, в сознании, да и вообще сын Велеса и оборотень – весьма живучее создание. Но все же и он не бессмертный, а в медвежьих объятиях, раз в них попав, никто не уцелеет. В мыслях царила путаница, и Лютава только погоняла коня, спеша вслед за Карсаком и Налимом, показывавшими дорогу.

Карсак первым придержал коня, соскочил на землю и показал куда-то на переплетение ветвей. Здесь начинался широкий овраг, на дне которого росли высокие деревья.

– Дальше нельзя верхом, это там, – забормотал Налим, тоже спешиваясь и придерживая стремя Лютавы. – Медведь был там, княжна.

Лютава сошла с коня, бросила повод Налиму и побежала вслед за Карсаком, который уже начал спускаться, оглядываясь и знаками призывая ее за собой.

Позади послышалось движение, и что-то подсказало ей, что это не Налим – тот должен был хотя бы привязать сначала лошадей. Лютава хотела обернуться, но не успела. Что-то темное вдруг накрыло ее голову, одновременно чья-то рука зажала рот, а еще несколько рук схватили ее запястья и стиснули, прижали одно к другому. Лютава дернулась, затрясла головой, ткань на горле стянули, и она душила, как петля, едва позволяя вдохнуть. До слуха едва долетали обрывистые выкрики чужих голосов. Руки и ноги скрутили крепкие веревки, на рот прямо поверх мешка наложили повязку и так сильно затянули, что Лютава не могла даже пошевелить головой.