Шрифт:
Все это наконец-то позади, Аэниэ мчится со всех ног, взлетает по ступенькам, звонок в знакомую дверь:
— Мяу всем!!!
— Мяу, мяу! — откуда-то из недр квартиры отзывается Лави. — Заходи, пушистая, я сейчас…
И Аэниэ раздевается, скидывает обувь, вбегает в комнату — и прикладывает героические усилия, чтобы не выдать себя, но радостная улыбка сползает с лица, словно потекшая краска. Лави валяется на кушетке, одной рукой придерживая страницы в потрепанной книге, другой — обнимая блаженно прикрывшую глаза Дарки.
— Пуши-истые пришли! Пойдем чай пить! Дарк, ты тут посиди пока, ага?
Дарки мурлычет и потягивается, обнимает эльфку за шею и чмокает в щеку.
— Я сейчас… Руки вымою… — Аэниэ скрывается в ванной, пускает воду, и с силой — до наливающихся кровью следов — впивается ногтями в ладони.
Одеяло сбито в кучу и подоткнуто со всех сторон. Оставлена только крохотная щелочка для носа — струйка свежего воздуха в духоте. Особенно тщательно Аэниэ подтыкает ноги — ведь когда ноги не накрыты, это очень, очень страшно. Кто-то стоит в углу — и какая разница, что ее постель — на втором ярусе кровати, что никто не дотянется под потолок? В любой момент холодные пальцы могут ухватить босую пятку — и тогда не вырвешься, сколько ни брыкайся… Что-то смотрит сверху, кто-то таится внизу, и никакие уговоры не помогут — разум уползает в отдаленный уголок, и от девочки остается только дрожащий сгусток страха. Страшно шевельнуться, страшно открыть глаза — и страшно их закрыть. Свернувшись в клубок и вжавшись щекой в подушку, девочка неслышно всхлипывает, слеза из левого глаза медленно стекает в правый, из правого — на подушку. Щеке мокро, но как шевельнуться и переползти на сухое? Девочка беззвучно глотает слезы. Как хотелось бы, чтобы рядом был кто-нибудь, кто прогнал бы тварей… Или хотя бы лампу настольную включили, так нет, помешаешь спать сестренке… Сестренке не страшно. Сестренка сопит носом внизу. Ей все равно.
Чтобы отвлечься, Аэниэ пытается думать о Лави. Снова и снова представляет ее — красивую, уверенную, сильную. Добрую.
"Лааавиии…" — беззвучный крик кривящимися от боли губами. — "Лави… Зачем ты даришь им себя? Разве ты для них — единственное счастье? Они не умеют тебя ценить… Подари мне взгляд — я буду вспоминать неделю… Только коснись, даже больно сделай, что хочешь делай — только позволь быть рядом… Я буду сидеть у твоих ног, буду твоей собакой, тенью, я тебе не ровня, я хуже, я… Но я же люблю тебя… Звезда моя, единственная моя… Мой лорд, моя королева…"
Аэниэ покрепче зажмурилась, представляя себя и Лави — вместе… Нет, не тут, не в настоящем… "Между нами слишком много всего… Как странно — там мы были мужем и женой, а здесь… Здесь я для него — почти никто. Так, одна из толпы, одна из… Все, что у меня есть — это воспоминания о счастье…" — девочка шмыгнула носом и закусила губу, — "Нет, не надо об этом, не буду… Лучше вспоминать…"
Еще раз убедившись, что одеяло надежно укрывает ее с головой, она сосредоточилась и попыталась вызвать образ Филавандреля — такого, как сам Филавандрель и рассказывал…
Беловолосый, стройный эльф с льдистыми синими глазами…
Кидается на кого-то с мечем, кричит…
Перевязывает кому-то плечо…
С озорной улыбкой поправляет берет…
Смеется — васильковый венок съехал ему на нос…
Его лицо — близко-близко, какие огромные глаза, какие длинные ресницы…
Склоняется к ней…
Аэниэ спала.
Темная кухня. За окном в бледных столбах света от фонарей сеется мелкая морось.
На фоне окна — два черных силуэта. Один стоит, прислонившись к холодильнику, второй — сидит на подоконнике.
— Чего ты ждешь? Она же уже ради тебя готова прыгнуть хоть под колеса самосвала… — смешок. — Хоть в постель.
— Еще рано.
Щелчок зажигалки. Крохотный огонек освещает ладони, сигарету, губы. Огонек гаснет. Затяжка, выдох — дым тонкой струйкой уходит вверх.
— Ты пойми — она еще боится, — тлеющая алая точка описывает в воздухе причудливый зигзаг. — Это только кажется, что с ней можно сделать все что угодно… Если я дотронусь до нее — она шарахнется… Или хуже того — будет терпеть, сжав зубы… А потом сбежит — и все придется начинать сначала… — затяжка, выдох, — Душа и тело… Душа ее у меня и так есть, а тело может и подождать. Не то, чтобы у меня их не хватало.
— Ну да, ну да, одно вон уже… Заждалось, — усмехается собеседник.
— И еще подождет, — шумный выдох; сигарета рассыпается искрами и гаснет в пепельнице.
Звонок в дверь — Аэниэ, радостно взвизгнув, бросилась открывать. Ровно три часа — именно в это время Лави обещала прийти, чтобы попробовать уговорить мать девочки отпустить ее на КОН в другой город. Пока что сама Аэниэ не преуспела в тяжком деле уговаривания. Мать наотрез отказывалась даже думать о том, чтобы отпустить девочку одну (то, что она должна была ехать не одна, а с Лави и всей свитой, не имело значения — даже ухудшало ситуацию — "мало ли, что это за люди!") непонятно куда (опять же — неважно, что ехать туда всего-то ночь и кусок дня) и непонятно зачем (концерты и семинары не представлялись матери важным и нужным делом). Вся надежда была на Лави.
Девочка выскочила в общий коридор, который она называла предбанником, и распахнула дверь, выходившую на лестничную клетку. Там стояла Лави — в коричневой кожаной куртке с меховым заснеженным воротником, черных джинсах и мягких сапожках до колен. В руке у нее была перевязанная бечевкой коробка.
— Привет, пушистая! — полушепотом, с обычной лукавой усмешкой, поздоровалась Лави. — Мать — Наталья Владимировна?
— Угу. Заходи скорее!
Когда они вошли в коридор квартиры, там уже стояла мать Аэниэ, скрестив руки на груди и настороженно глядя на пришедшую.