— Но ты же… ты ей неправду сказала! — даже сейчас грубое «наврала» застревало в горле. — Я ей все расскажу!

— Да-а? — протянула эльфка, и глаза ее опасно блеснули и сузились. Она откинулась на спинку стула и смерила девочку этим новым, жестким и неприятным взглядом, — А она поверит тебе, радость моя? — губы скривились в усмешке. — Неужели ты думаешь, что напугал меня? Бред ревности, радость моя, и только. Сама подумай — оно полезно, для разнообразия…

— А Нэр, а Зю? Они же знают, они подтвердят!

— Да ну? — выгнула бровь Лави, и Аэниэ осеклась, проглотив готовую вырваться тираду.

— С какого это дуба, радость моя?

Аэниэ промолчала. "Ну разумеется…"

— Лапушка… — голос эльфки вновь потеплел, в нем появились мягкие, успокаивающие нотки, — ну что ты завелась, а? Успокойся. Какая разница? А ревновать — это ты брось. Ты же знаешь, я не только с тобой связан… К тому же — природа у меня такая, — эльфка лукаво подмигнула, — и, можно подумать, тебе плохо было… Брось, кыса. Не дури, не валяй ежей. Хочешь, — Лави снова перегнулась через стол, заглядывая девочке в глаза, — поехали сейчас ко мне?

Аэниэ опустила глаза и уставилась на собственные пальцы — с удивлением заметила, что они, оказывается, уже успели растерзать вдребезги и пополам пластиковый стаканчик и принялись за ложечку. Сейчас можно согласиться, плюнуть, забыть — поехать с Лави, быть с ней, быть с ней сегодня, и снова — бездна нежности, и снова — рядом, касаясь теплого плеча, снова — вместе… А потом — опять стискивать кулаки в бессильной ярости, вонзать ногти в ладони, видеть, как Лави ухаживает за Золотинкой, как понимающе переглядывается свита… Опять — служить, исполнять все, что скажет, ради одного взгляда, прикосновения, легкого поцелуя — мимоходом, в темном коридоре, на кухне, в другой комнате…

— Лав, прости… — "Еще я и извиняюсь!", но иначе никак, нет сил, невозможно, — прости, но… Ты сделал мне слишком больно. Ты… говоришь неправду. Я пока уйду… Понимаешь, я боюсь — вдруг ты и мне когда-нибудь, так же…

— Значит, нет?

Все еще глядя вниз, Аэниэ помотала головой.

— Что ж… — сухо проговорила эльфка, — как хочешь. Когда-нибудь, значит?

Странные нотки в ее голосе заставили девочку поднять голову — Лави, нехорошо улыбаясь, накручивала на палец выбившуюся прядку.

— Когда-нибудь… — повторила она, словно пробуя слова на вкус, и вдруг выпрямилась, резко подалась вперед и прошипела прямо в лицо Аэниэ, — а откуда ты знаешь, что не уже?

— Что?!

— Да ничего, — с довольной улыбкой Лави откинулась назад. — Кыса, ты всегда была удивительно наивным ребенком. — нарочито неторопливо взяла стакан кофе, поднесла к губам, наблюдая за девочкой.

— Что? — горло перехватил спазм, слезы сами собой навернулись на глаза — вот-вот прольются. — Погоди…

Что угодно ожидала девочка — только не это, только не так…

— А вот так… — Лави поставила стаканчик на место, так и не сделав ни глотка, и склонила голову к плечу, — а знаешь… — помедлила немного, — на тебя ушло гор-раздо меньше времени, чем на Золотинку.

Мысли путались, в голове звенело как от хорошей полновесной оплеухи.

— Погоди, Лав… Это что — ты и мне?.. Все — наврала?!

— Ну почему же сразу все… — эльфка передернула плечами, — так, кусками в кустах. А много знать будешь — скоро состаришься, — неожиданно резко заключила она и встала, — хотя тебе бы это не повредило, ребенок.

Сквозь пелену слез Аэниэ смотрела, как Лави собирается, накидывает куртку, убирает под берет волосы. Все плыло, звон в ушах становился все громче, но девочка нашла в себе силы выговорить:

— Ла-ави… Но… Если не все — то что?

Лави приостановилась, искоса взглянула на нее:

— Теперь-то тебе зачем? — резко развернулась и ушла.

Тикают часы. Секундная стрелка, подергиваясь, совершает который уже по счету круг. Почти полночь. Полночь. Чуть-чуть за полночь. Аэниэ сидит, положив руки на стол, и голову — на скрещенные руки. Следит за движением стрелок. Как медленно тянется время… Свет выключен, горит свеча в покрытом копотью металлическом подсвечнике. Тишина — только потрескивает фитилек.

Одна. Совсем одна. Уже несколько дней молчит телефон, и некуда пойти вечером, и не с кем поговорить — обо всем и ни о чем, так, чтобы отключиться от боли и ноющей пустоты внутри. Одна.

"Я не хочу быть одной…" — слез нет, глаза сухи. — "Я не могу одна…"

Всего-то — позвонить самой. Сказать все, как хочет Лави, просить прощенья — лишь бы вернуться обратно, лишь бы позволили…

"Быть среди своих… Да где ж их, своих, взять…"

Нет своих — пусть будут хотя бы эти. Пока — эти. Только не одной.