На Ноама навалилась тяжёлая тишина…

Потом его тащили куда-то по полутёмному, извилистому коридору, награждая пинками под зад. Наконец, его втолкнули в какое-то мрачное помещение и захлопнули за ним дверь. Он растянулся у двери, мечтая только том, чтобы ему дали так вот лежать на жёстких камнях и не трогали больше, потом попытался подняться хотя бы на четвереньки, повернуться на бок…

Но тут его с силой схватили за загривок, рывком подняли и вытолкнули в центр круга. Вокруг как в тумане мельтешили несколько крупных густо заросших лиц, свирепо и с устрашающей алчностью поглядывавших на него. В душу Ноама заползла чёрная тоска, он начал понимать, что отсюда ему уже не вырваться. Несколько голосов нестройным хором, с хорошо известным, пугающе знакомым, гортанным акцентом, завопили: «О, мальчика привели! Это хорошо!» — «Не, мужики, сначала пофутболим! Мальчика разогреть надоть! Его не слишком разогрели… А потом уж, потом уж!.. Всем достанется — не волнуйтесь!» Ноам не успел опомниться, как вся эта компания накинулась на него. Они били его ногами, стараясь ударить посильнее и попасть в самые чувствительные места. Из его горла вырывался уже не крик, а хриплый стон, а они продолжали пинать его, как мячик.

Вдруг Ноам услышал чей-то хриплый густой, как из бочки, голос, взревевший: «Портки, портки с него сымайте! Ну!..» — и не сразу сообразил, о чём это они. Он всеми силами пытался не дать снять с себя брюки, сжимал колени, брыкался, даже получив сильный удар по коленным чашечкам… Зажмурившись, он принялся шептать строки псалмов, которые ему приходили на память, мешая их с обрывками слов молитвы, всплывающими в угасавшем сознании… Потом замолк, решив, что в этом месте и в таком виде он не может произносить эти слова…

Один из мучителей зашёл сзади и захватил его за горло, с силой надавив на спину.

Ещё двое крепко ухватили руки, вывернув их наверх и резко потянув вперёд на себя.

Ноам закричал нечеловеческим голосом и — отключился, погружаясь в грязную, кровавую пучину дикой боли, унижения и позора.

В комнате, где совсем недавно Галь избивал Ноама, Тим выговаривал близнецам: «Лапуль, всё хорошо в меру, а вы малость увлеклись! Вам не для этого дали с ним разобраться. Мы через него хотели выйти на его братьев, сорвавших нам победу на Турнире, на их главарей, на всю кодлу антистримеров! Но зачем вы его к братьям Навзи потащили?..» — «Ну, Тимми! Я хотел, чтобы он сказал, где наша сестра… и что он с нею сделал! За сестёр убивать полагается… таких вот соблазнителей!

Честь семьи… честь фамилии…» — возмущённо ныл Галь. — «Охота тебе руки пачкать, детка! У нас же идёт игра по-крупному, а ты опять смешал личное с общественным! Пойми, котик: «Цедефошрия» была задумана как «компи-казино», именно оно в центре наших интересов. Но!.. — Тим важно поднял палец: — этого никто не должен знать. Поэтому для широких масс сформирована струя подобающей цветовой гаммы, и её символ — силонокулл, без которого угишотрию не запустить! И вдруг так фашлануться с этим Турниром!» Галь исподлобья глядел на Тима и вдруг спросил: «Всё понимаю, но не возьму в толк — зачем ты нам это рассказываешь в тысячу первый раз? А как это связано с твоей нынешней крупной игрой, ради которой мы должны были вроде как простить этого фиолетового дохляка?» — «Да не простить… Не простить, лапуля! Но совершенно ни к чему вырубать его… Если эти… его не замучают до смерти, считай, ему повезло!» — «Как будто тебя больше всего волнует его жизнь и здоровье!» — «Не хочу отвечать за то, что с ним могут сделать. Как ты не понимаешь?» — «Угу… я тоже не хотел бы…» — пробурчал Галь, злобно поглядывая на Гая. Тим покачал головой: «Беседер… Сейчас мы прежде всего должны ответить на их вчерашние художества на Турнире. В создавшейся ситуации «компи-казино» нам придётся до времени прикрыть. Мы так надеялись, что после этого Турнира, который, нам казалось, у нас в кармане, мы уже сможем выйти на поверхность с идеей «компи-казино»!.. А теперь — снова зарываться в подполье…

Но оставить без реакции антистримерское хулиганство? Позволить им торжествовать?

Да ты знаешь, что фелио до сих пор не дышат? Я так и не знаю, чем они их, какими обертонами… И как их вернуть в норму… Хорошо, что нам удалось основательно спутать витки, и в них этот дохляк по случайности оказался — вот он и ответил за всё и за всех! Ты его, ничего не скажу, отлично отделал! Но о какой такой чести и какой фамилии ты, Галь Хадаш, талдычишь? Тем более, когда у нас идёт такая игра!..» Тим помолчал, изучающе поглядел на близнецов и, приторно улыбнувшись, проговорил:

«Ну, ладно, молодцы: врезали ему как полагается. Правда, теперь, после встречи с братвой Навзи, этот клюмник уже ничего не сможет сказать, да нам и не нужны его дурацкие признания. Мы пойдём другим путём!» — «А нас не накажут за то, что мы… э-э-э… передали… его братишкам Навзи?..» — «А кому мы об этом будем рассказывать? Запомни: мы схватили дезертира, допросили, переводили в другое помещение, а на нас напала неизвестная банда. А этих придётся выпустить: вроде бы побег, а мы… не смогли предотвратить. Мы были на страже, они ещё и нам всыпали, мы с трудом отбились — всё-таки каратисты! А что там с ним… увы и ах! — не заметили… упустили… не знаем… Такова официальная версия событий!

Понял меня?» — «Угу…» — буркнул Галь, но сомнения и опасения продолжали терзать его. А тут ещё Гай неожиданно выкрикнул своим нервным ломким голосом: «Но на нас же ни царапины!» — «Об этом, братик, не беспокойся! Видок я тебе обеспечу… если лопухов на месте ушей мало…» — приблизился к нему Галь со зловещей ухмылкой — и неожиданно врезал в скулу. Гай вскрикнул: «Чего дерёшься?» — «Во-первых, нужный вид создаю — по твоей же просьбе. Во-вторых, заслужил: не проявил должного рвения!» Тим тем временем деловито настраивал видеотерминал с большим экраном, приговаривая: «Мальчики, хотите полюбоваться, как с вашим «протеже» позабавились в камере братишки Навзи? А я только что придумал, как я на этом сыграю! Ох, и игра у нас намечается!..» — «Ой… А ты можешь показать?» — «Тут все помещения оборудованы видеотерминалами, всё происходящее там записывается, ничто не пропадает даром», — бормотал Тим, щёлкал кнопками, играл регуляторами и, наконец, настроил изображение.

Включая запись, он довольно ухмылялся и бормотал: «И пусть теперь рассказывают, кому хотят о его чистоте и невинности!» — и указал братьям на экран. Галь и Гай переглянулись, потом уже были не в силах отвести взоры от экрана. Увидев результат «работы» братьев Навзи, Галь удовлетворённо и злобно прошипел: «Ну, всё! Этот уже никогда красавчиком не будет… если ещё вообще будет… Его песенка спета… Больше нам в родню напрашиваться не посмеет! Не уверен, что найдётся женщина, которая на него посмотрит без омерзения». …Окровавленной грудой, без чувств и почти без дыхания Ноам лежал на покрытом грязью и кровью полу. Его мучители куда-то испарились. Гай, увидев, во что превратился совсем недавно симпатичный и застенчивый парнишка, ужаснулся, даже ощутил позывы к рвоте и, нервно сглотнув, пробормотал: «Так значит, они с каждым могут сделать такое…» Тим тихо откликнулся: «Брось, детка, будь проще! Из того, что вы сейчас видели, мы с Офелией сотворим та-акую сенсацию — пальчики оближешь!