— Не понимаю, — сказал он. — Ничего не понимаю… Вы, Николай Николаевич, говорите, что детей у них нет — только он и она. Вдвоем занимают комнату. А в другой комнате — единственный жилец… Итого — две комнаты, три жильца. Метраж вполне нормальный. И, как вы говорите, в особых санитарных условиях никто из них не нуждается… В чем же дело? На каком основании мы должны этим двоим предоставлять отдельную квартиру?

Николай замялся. На щеках его почему-то проступил румянец, запылали уши.

— Есть основание… Ревность у них.

— Что? — Теперь глазами моргал председатель райисполкома. — Ревность?

— Ну да… Этот шофер думает, что жена его — с соседом…

— Гм… А куда же он смотрит? За женой надо присматривать.

— Ему трудно присматривать. Потому что он и сосед — из одного гаража, на одной машине работают, только этот в первую смену, а тот во вторую…

Федор Матвеевич Каюров издал вдруг какой-то тонкий писк. Стол, за которым он сидел, задрожал, и карандаши в стаканчике задрожали. Он смеялся беззвучно, только живот его колыхался, только в белках его глаз набрякли красные жилки.

— Как вы сказали?.. На одной машине?.. У-ух… Этот в первую смену, а тот во вторую… О-ох, не могу!

Но так же внезапно как начал, Каюров оборвал свой смех, расстегнул крючки воротника, отер глаза и снова сделался серьезным, озабоченным.

— Значит, ревнует? Понятно… Это бывает. Иногда случится такое — света невзвидишь. С ума сойдешь. Да… Хотя и пережиток.

— Пережиток, конечно, — горячо согласился Коля Бабушкин. — Но тут вопрос о семье. Мо-

жет разрушиться семья.

— Верно.

— Нужно им дать отдельную квартиру. И тогда все образуется.

— Верно… Однако сейчас о квартире не может быть и речи.

Каюров придвинул папку, раскрыл ее, вынул оттуда пухлую кипу бумаг — напечатанных на машинке, написанных от руки, сшитых нитками, скрепленных скрепками, исчерканных наискосок резолюциями.

— Вот, — Каюров тряхнул кипой, — это все насчет квартир. Правда, большинство ходатайствуют о расширении. Мы теперь много строим, и таких, чтобы совсем бездомных, у нас в Джегоре раз-два и обчелся. Но люди хотят большего, требуют отдельные квартиры… Основания веские: многодетные семьи, молодожены, которые вместе с родителями живут, и так далее. Некоторые в Москву жаловались — имеем прямые указания.

— Но тут ведь особый случай, можно сказать — чрезвычайный, — настойчиво повторил Коля Бабушкин. — Беда у людей. Помочь надо.

Федор Матвеевич задумчиво полистал бумаги. Что-то прикинул в уме. Решил — взялся за карандаш.

— В принципе — не возражаю. Отдельную квартиру дадим. Но только в порядке очереди. Пускай напишет заявление — поставим на очередь…

«На очередь»… И жди-дожидайся, пока подойдет твоя очередь. Покуда наступит черед рвать тебе зуб. А зуб этот — коренной и сердечный. «Кто последний, граждане? Я за вами…»

Да разве такие дела решаются в порядке живой очереди? Там, в зубной поликлинике, — и то есть неписаный закон: если тебе зуб рвать, если тебе невмоготу — валяй безо всякой очереди…

— Как его фамилия? — спросил Каюров.

А как его фамилия? Николай с унынием обнаружил, что фамилии не знает. Он не догадался спросить у шофера фамилию. Впрочем, не в фамилии дело. Не из-за этой фамилии он почувствовал вдруг тягостное уныние.

— Не знаю… Николаем его зовут.

Каюров кинул карандаш обратно в стаканчик. Выразительно кашлянул.

— Видите ли, Николай Николаевич, — сказал он потом, — я еще в начале нашей беседы хотел вам заметить, что, судя по всему, человек, о котором вы хлопочете, не является вашим избирателем. Он живет в черте города, а ваш — тридцать четвертый округ — самый дальний в районе… Пользуюсь случаем напомнить вам, как молодому депутату, что ваш долг — ходатайствовать за избирателей своего округа. А не за встречных-поперечных и случайных знакомых, которых вы даже по фамилии не знаете…

Николай смолчал. Ему было нечем крыть. То есть крыть ему было чем, но он от этой дурной привычки давно отрекся..

— Вот так, Николай Николаевич, — с отеческой улыбкой сказал Каюров, пожимая ему на прощанье руку. — Не забудьте, в понедельник сессия.

Выходя, Коля Бабушкин столкнулся в тамбуре с Ириной Ильиной. У нее из-под мышки, как пушечное жерло, торчал рулон ватмана. Николай прижался к стене, пропуская Ирину.

Но едва Ирина появилась в кабинете и едва Каюров увидел направленное на него бумажное жерло, он замахал обеими руками и взмолился.

— Нет-нет, Ирина Петровна, только не сегодня… Это вы мост принесли?