Шрифт:
– Выходи, приехали.
Я чуть не закричал от радости: машина стояла во дворе прокуратуры. А это означало, что я пока еще буду жить.
– Здравствуй, Юрий. Я занимаюсь твоим уголовным делом, - передо мной сидел усатый дяденька в форме, похожей на прокурорскую. – Я знаю, Юрий, ты не хочешь разговаривать с нами по-хорошему, но что ты скажешь вот на это?
Передо мной легли два протокола допроса моих приятелей, в которых они рассказывали, как я избивал мужчину и затаскивал его на стройку.
– Вот видишь, Юра, тебе предлагали, а ты отказался от сотрудничества. А вот дружки твои умнее отказались и дома жить будут, в отличие от тебя. Тебе лучше во всем сознаться, так как признание вины облегчает размер наказания. Ты вообще представляешь, сколько тебе светит?
– ???
– А я скажу. От восьми до двадцати лет, либо пожизненное заключение. Так что думай, Юра, думай.
– Понимаете, я тут ни причем. Не знаю, почему арестовали именно меня, ведь доказательств никаких нет. Я, честно говоря, даже не видел этого мужчину.
– Зато тебя видели, и дружки твои на тебя показали, так что кончай морочить голову. Вот тебе бумага, пиши, как всё было, вину свою облегчишь.
«Вот сука, - думал я, - это же надо так подставить, чтоб выхода не было. Какой срок? Было бы за что, а так просто я сидеть не собираюсь».
– Я ничего писать не буду, пока вы не организуете мне очную ставку с моими друзьями, которые дали показания. Я хочу посмотреть им в глаза.
– Ты, наверное, фильмов американских насмотрелся? Может, тебе еще адвоката пригласить? В глаза ты им на суде посмотришь, а сейчас у следствия нет никаких сомнений, что это сделал ты, поэтому очная ставка тут не требуется. Ну, раз писать не будешь, езжай, тебя переводят на тюрьму, привыкай потихонечку.
Оказавшись в коридоре, я увидел свою мать:
– Юрочка, сыночек! Да что же это такое?! Что происходит?
– У Вас есть пять минут, - сухо отрапортовал конвоир, - а вообще, свидания с подследственными возможны только с разрешения следователя.
– Сынок, - мама смотрела на меня полными слез глазами, - Юрочка, они говорят, что тебя могут посадить. Но ведь ты ничего не делал! Я разговаривала с ребятами, они сказали, что это какая-то ошибка. Все надеются, что тебя отпустят.
– Мама, не плачь, пожалуйста. Я сам плохо понимаю, что происходит. Но у меня такое ощущение, что домой я вернусь теперь нескоро.
– Что ты такое говоришь? Сынок, пожалуйста, не говори так! Я все сделаю, найду денег, адвоката найму…
– Все, ваше время вышло, - конвоир подтолкнул меня в спину, и мы пошли по длинному коридору, с каждым шагом удаляясь от матери.
«Насколько эта разлука, - спрашивал я себя, - на пять, на десять, на пятнадцать лет? Когда я теперь увижу тебя, мама? Прости».
Я боялся обернуться, чтобы не увидеть, как она плачет. Как мне было больно в этот момент. Наверное, нет ничего страшнее, чем слезы матери, слезы человека, который тебя родил, вырастил, души в тебе не чаял. И ведь, закрыв меня, они причинили больше вреда ей, а не мне. Оставить мать без сына - это страшное наказание. Наказание за то, что она моя мать.
II
– Первый, пошел! Второй, пошел! – командовал конвой, когда автозак остановился на тюремном дворе. – Лицом к стене, быстро!
– Соломин!
– Юрий Владимирович 1977 года рождения, статья 105-я часть вторая. Нахожусь под следствием.
– В вокзал!
Вокзалом оказалось огромное помещение, в которое меня препроводил омоновец. Оно было похоже на пустой спортивный зал, вдоль стен которого стояли стеллажи, наподобие тех, что стоят на рынках. Стеллажи предназначались для отдыха заключенных, они заменяли и кровать, и стул, и стол одновременно: кто сидел, кто лежал, кто принимал пищу. Как выяснилось позже, вокзалом данное помещение было прозвано за то, что выполняло функцию зала ожидания. В течение дня на тюрьму приходило несколько этапов, всех прибывших кидали в вокзал, а вечером, когда он набивался битком, и от табачного дыма и запаха немытых тел нечем было дышать, начинали выводить по одному на досмотр.
– Вещи на стол, быстро! Ботинки снимай, сука! – все команды омоновца сопровождались подзатыльниками и неслабыми ударами по телу. – Запрещенные предметы есть?
– Нет.
– Статья?
– 105-я, часть вторая.
– Попался, тварь! Мочить вас, гадов, надо, а то по улицам страшно ходить: обкуритесь, обколетесь и людей убиваете, - распылялся мусор. – Пошел в грязную!
Меня завели в камеру, которая называлась «грязной».
«Что я, черт какой-то? Почему в грязную, а не в чистую, например? Во попал, бля».
Осмотревшись, я увидел, что в камере сидело несколько нормальных парней, прилично одетых, непохожих на чуханов.
– Пацаны, - решился спросить я, - а почему «грязная»?
– Да потому что сюда с этапов закидывают. Таких хат здесь три штуки. Ночь просидим, а утром в баню поведут и по нормальным хатам раскидают. Ты в первый раз что ли?
– Да, меня с ИВС привезли.
– О, на ИВС кайфово сидеть – жрачки много, центр'oв. Да и запрет затянуть можно. Ладно, пойдём лучше «коня» попьём. Пил когда-нибудь?