Вначале речь шла о том, что я оставлю Анну у себя, пока Бабетта все не организует. Ей никак не удавалось найти надежного человека, которому можно было бы доверить уход за дочерью, она сидела взаперти с больным ребенком и двумя малышами: при неработающей матери ясли им не полагались. Я говорила ей — не заводи больше детей, но разве она хоть кого-нибудь когда-нибудь слушала…

И все-таки нужно с ней поговорить. Малышка мне не принадлежит, а она, похоже, забыла, кто настоящие родители девочки. Сегодня утром я слышала, как ссорились Поль и Софи: мальчик думает, что мы с Луи — мама и папа Анны. Плохо, хуже некуда. Не люблю доморощенного философствования, но ребенок должен знать, кто его родители.

Бабетте здесь скучно. Дочь никогда не признается, но это и так видно. Она стала настоящей парижанкой, жить не может без выходов в свет и магазинов. Когда приезжает в Бель-Иль зимой, всякий раз устраивает один и тот же цирк: дышит полной грудью — ах, в Париже мы задыхаемся! — наряжается как опереточный бретонский рыбак в тельняшку и желтую зюйдвестку, бродит по пустынным пляжам, потом возвращается, вымокшая и продрогшая, и больше не высовывает носа на улицу. Погружается в изучение каталога «La Redoute», выписывает сотни вещей, зачеркивает, начинает все заново. Это ее способ бегства от реальности — только трата денег делает ее счастливой.

Как же она меня достала бесконечными предложениями обновить гардероб! Можно подумать, дочь меня стыдится. Ну вот! Нашла что-то для мамочки. Терпение, бедняжка Жюльетта. Пусть себе болтает, завтра ее здесь не будет.

Выбор Бабетты пал на голубовато-сиреневый свитерок.

— Точно под цвет твоих глаз, мам. В нем ты разобьешь немало сердец.

Она никогда так со мной не разговаривала. Неужели о чем-то догадывается? Она права, свитер очень бы мне пошел. Как бы там ни было, глаза у меня все еще красивые. Глаза, которые не изменились.

Жюльетта понимает, что момент настал. Представив, как будет выглядеть в голубом, она чувствует в себе силы рискнуть. Еще не слишком поздно, нужно только держать в карманах изуродованные работой руки. Она боится, как накануне первого прослушивания. Не стоит забывать, что эта хмурая женщина-ее дочь, что она посыпала ее детскую попку тальком и научила спрягать глагол «любить» во всех временах.

Любовь… Именно об этом и нужно говорить — Анна имеет право ощущать любовь родителей каждый божий день. Брось, Жюльетта, будь честна с собой! Истина в том, что ты жаждешь избавиться от Анны ради собственного удобства и покоя. Наверстать то, что отдала — время и свободу, — и насладиться ими, пока еще есть силы.

— Я рада, что наконец угодила тебе, мама. Давай, соглашайся, это будет мой подарок. Хоть так отблагодарю тебя… Не знаю, что бы и делала, если бы не ты. Ей так хорошо с папой и с тобой! Как подумаю, через какой ад я прошла…

Глаза Бабетты увлажняются — в меру; она тихонько всхлипывает, давая понять, что горюет, но умеет держать себя в руках. Жюльетта протягивает дочери платок, выставив напоказ свои жуткие руки.

Ты только посмотри! Бабетта вперила взгляд в маленькое черное платье. Такая вот она, улыбается одежкам и всему тому, что можно купить за деньги. Но не людям.

Она продолжает листать каталог — слюнявит указательный палец и переворачивает страницы. Из соседней комнаты слышен голос Бернара, он просит, чтобы кто-нибудь принес полдник для Анны. Жюльетта встает. Погрузившаяся в шопинговые грезы Бабетта даже не шелохнулась. Теперь она улыбается абрикосовому бикини.

Но Жюльетта не идет на кухню готовить мерзкую смесь из яблочного пюре и лекарств — все равно ее внучка ни за какие коврижки не разожмет зубы, чтобы проглотить хоть ложку.

Она поднимается на чердак, где под безжалостным светом болтающейся на голом шнуре лампочки ее терпеливо ждут тени прошлого.

Я сделала неверный выбор, испугавшись лишений. Чем в большей безопасности я себя чувствую, тем меньше риск, испытать страдание. Я иду по жизни с опаской — и все время отступаю. Как бы я хотела все упорядочить, всем управлять, чтобы будущее было предопределено. Не дать застать себя врасплох. Я должна быть уверена, что пройдет совсем немного времени, и я получу свой кусочек счастья…

Теперь я понимаю, что должна была сражаться. Продолжить занятия с другим преподавателем, добиться любви Пьера и признания его семьи. Но я вступаю лишь в те битвы, победа в которых мне обеспечена. Я ужасно труслива!

Но сегодня во второй половине дня у меня случился приступ мужества. Я стояла в очереди в кондитерской. Передо мной было человек десять покупателей, а миндальное пирожное с шоколадом оставалось всего одно. Я обожаю пирожные с шоколадом, а от кофейной пропитки меня тошнит. И я сказала себе: знаешь, старушка Жюжю, если оно тебе достанется, значит, судьба решила сменить гнев на милость. В таком случае можно будет рискнуть и отправиться в Венецию, к Пьеру. Родители придут в ярость, но не убьют же они меня, в конце-то концов! Я объясню им, что живешь всего раз и тот факт, что они «проиграли» свою жизнь, еще не означает, что я должна пойти по их стопам. «Давай! — сказала я себе. — Если купишь пирожное, домой не вернешься».