Грубый камень стен был скрыт разноцветными полотнищами. Солнце гуляло по начищенным до блеска доспехам… Под сводами гулко отдавались размеренные шаги одного человека…

Мордрет шел под взглядами родичей, рыцарей Круглого Стола, гостей — а вся Британия стремилась быть рядом с Артуром! — медленно…

Внушительно. Четко обозначивая каждый шаг.

Моргиан бесшумно плыла за ним в тяжелом темно-зеленом платье… — почти нищенском, по сравнению с окружающим ее великолепием, но меньше всего она беспокоилась о наряде.

Артур не отрываясь, смотрел на них: все еще цветущую сестру и ее сына — его сына… единственного… Боги слишком много требовали от него!

Но это было так знакомо!..

Мордрет приблизился ровно настолько, на сколько позволял этикет. Гордая голова не склонилась ни на дюйм.

Некоторое время царило молчание. Потом сын Артура дернул уголком рта и начал говорить. Звучным, глубоким голосом профессионального оратора, задействовав сразу все навыки и наблюдения, которые он успел приобрести.

— Мой… король, — изменения его тона и ударения передавали самый тонкие нюансы, придавая интонациям необыкновенную многозначность, — По твоему — приказу — я — немедленно(!) — явился к тебе… Дабы обвинения в — измене(?!) — и покушении на честь(?) — и жизнь(!) — королевы(!) Пронзительный взгляд Мордрета обратился на лилейно бледную Гвенхивар рядом с супругом. — могли быть предъявлены — все же в лицо!!! Как и подобает среди рыцарей Круглого стола и — достойных людей! Я — смиренно предаю себя — твоему — правосудию!

Это был уже настоящий вызов! И все это видели. Мордрет преклонил колено, но голова по-прежнему была вызывающе поднята.

Моргиан в это время незаметно оглядывала залу, — но не встретила ни одного хотя бы сколько-нибудь сочувствующего взгляда. Кажется, только теперь она до конца начала понимать, какое положение занимает так называемый наследный принц на самом деле! Он был камнем, брошенным в изумительный чистый уютный искусственный пруд… Перчаткой, которую до поры никто не решается поднять. Но не пришла ли эта пора?

— Сын мой, — в умении выражать гораздо больше, чем значит слово, Артур мог посоперничать с сыном: не может быть, что бы король не знал, как действует это обращение на него, да еще произнесенное таким тоном, — но у Мордрета лишь слегка дрогнули, сузившись, веки…

— Я рад, что ты разумно решил подчиниться моей просьбе, и явился, дабы дать объяснения по поводу выдвинутых против тебя обвинений. Мы выслушаем все, что сочтешь нужным сказать ты, либо те, кто будут свидетельствовать за тебя.

Невозможно было не восхититься благородным и величественным обликом короля, его мягким, но исполненным силы и достоинства тоном! Тем громче прокатился ропот, когда Мордрет без дозволения встал.

Свидетельствовать?! — едва не выплюнул он: единственный, кто стал бы свидетельствовать за него — просто в силу бескорыстия и ненадуманных понятий о чести — был убит в ту же ночь…

И Мордрет весьма непочтительно заметил:

— Не плохо бы для начала знать, кто именно и в чем конкретно меня обвиняет! — при этом он дерзко сверкнул глазами в сторону королевы.

Гвенхивар только поджала губы. Вмешался Ланселот, который не мог перенести даже такого урона для своей дамы сердца:

— Тебя обвиняю я! В том, что ты злоумышлял против королевы! Подговорив братьев, собрался лишить ее чести, а может и жизни!

Артур нахмурился — вмешательство Ланселота ему не понравилось.

— Вломился к ней в опочивальню…

— А сам-то ты, что там делал? — резонно поинтересовался Гавейн медовым голосом.

— Да как ты смеешь?!

— Смею! Ты сам прелюбодей, клятвопреступник и убийца! Что делал ты в опочивальне королевы?! Ночью! И ты убил моих братьев!

— Я защищал честь королевы от вас!

Их уже приходилось держать, и долгой дружбе, — а ведь на много старший Ланселот был для оркнейского принца наставником и наперсником, — несомненно пришел конец.

— Довольно! — прогремел Артур, и в наступившей тишине особенно громко прозвучал безмятежный голос Мордрета, о котором на время все забыли:

— Честь королевы безусловно нуждается в защите…

Ахнули и Артур, и Гвенхивар, и Моргиан — все, поскольку это даже нельзя было считать намеком.