— Запрет показывать теракты и еще множество запретов на телевидении существуют?

— Перед тем как транслировать репортажи на подобные темы, их начинка должна быть согласована с компетентными структурами…

— Кто в такой ситуации у нас настолько компетентен?

— Нужно советоваться с силовиками, потому что любой поворот головы журналиста может стоить сотни жизней заложников. Когда происходит теракт, нельзя выходить с камерой и снимать, от пуза все, что видишь. После теракта, когда уже все позади, можно дать волю комментариям…

Нельзя показывать все то, что может повредить делу.

— Теракт — это не дело, это — трагедия…

— Если вы не хотите, чтобы эта трагедия стала еще масштабнее, нужно вести себя аккуратнее. После теракта нельзя наводить тень на плетень и запрещать что-либо говорить журналистам — это уже беззаконие. И самое страшное то, что от этого беззакония, с такими темпами написания всяческих поправок к закону о СМИ, мы не застрахованы. Если появился один запрет, то за ним последует другой. За каждой поправкой, как правило, стоит желание заткнуть рот свободным журналистам. Превратить журналистику в агентство обслуги силовых структур.

— При каких условиях вы можете уйти из профессии?

— Я уйду из профессии в том случае, если мне заткнут рот. Или попытаются заставить говорить то, что я говорить вообще не хочу. Я могу в какой-то ситуации отмолчаться, могу чего-то не сказать, но врать миллионам телезрителей я не могу. И никто меня не заставит это сделать.

Беседовала Вероника Плахова, «Новая газета», 15.11.2004

Надо отдать должное последовательности и самоубийственной принципиальности реформаторов от Гайдара до Кириенко. Нельзя не восхититься их пламенной верой в монетаризм. За шесть лет они на практике доказали всему миру, что он в России невозможен. Они его породили, они и похоронили. Исчезли, невменяемые, с наших глаз долой. Остался лишь на вечернем экране последний певец суперлиберального капитализма — Сванидзе.

Для Сванидзе либеральная власть — женского пола, ярко выраженного, и он будет любить ее вожделенно — всем своим существом, верно и страстно, тоже до своего условного смертного конца…

Кто там у них был «цепной пес перестройки»? Уж и не вспомнишь. Но мы еще каждый день видим подобие «цепного пса реформаторов» — носителя тотальной ненависти не только к своим противникам, но и к народу, который пошел за ними, а не за друзьями Сванидзе.

Он — стопроцентный функционер. Его функция — охранять предмет Своей любви, охранять не шпагой, не пером, а уже одним лишь свирепым видом.

Он заступил на этот пост в дни народной трагедии, в октябре девяносто третьего года. Для своего окружения, для взбесившегося Ельцина он тогда олицетворял героя. Были же герои у Гитлера, которые возбуждали у советских солдат единственное чувство — мести.

Тогда Сванидзе готов был на самопожертвование ради идеи разгрома страны. Волновался, трепетал, корчился от геройства пред телекамерой, обожая американизм и ненавидя нас с вами, людей русского пути.

Словно имея способность плевать глазами, Сванидзе с упоением брызжет на нас. Такая у него роль, такова его функция среди всех ведущих вражеских передач.

Восторженный любовник ельцинизма, он получил от президента в награду вотчину и крепостных — на российском телеканале. И садистски, по-крепостнически бичует «подданных». И если в октябре 93-го сей помещик казнил восставший народ, карал за непокорность, то позже в каждой передаче — интонацией, мимикой или прямым текстом — напоминал о возможном повторении карательной акции! Если все другие телеведущие хотя бы стеснялись открыто запугивать публику, если кровавая расправа над восставшими хоть как-то тяготила совесть в большей или меньшей степени у каждого, в зависимости от наличия таковой, то Сванидзе, презирая их как отступников, считал долгом чести насаждать в стране страх расправы.

Как всякий придворный любовник, он, конечно, не был искренен в своей страсти. В частных беседах со своими подельниками Сванидзе, по-видимому издевался над туповатым Черномырдиным, с наслаждением смотрел «Куклы», где бров-премьер чавкал и косноязычил, но в эфире — картинно благоговел перед ним. Потому что за широкой спиной Черномырдина прятался Чубайс — эта настоящая любовь Сванидзе. Можно было всем наблюдать, как в беседах с ним он млел и таял, а подзарядившись страстью, с десятикратной ненавистью обрушивался на нас. Он любил Чубайса, как говорится, по определению, просто за его наглость, и ненавидел нас уже за то, что мы посмели лишь усомниться в методах приватизации.

Сванидзе обожал Чубайса как личность, как тип, независимо от его деятельности, и плевал в нас глазами, когда мы хватали Чубайса за руку.

Малыша Кириенко возлюбил Сванидзе как собственного ребенка, как результат своей многолетней секс-связи с властью. Он обожал его публично, в студии своей программы, а когда малыш провалился на экзамене и был выпихнут из «школы демократии», Сванидзе возненавидел нас абсолютно. Тем более, тогда уже созревал гнев Макашова, и телевещун видел это со своего места в студии, чувствовал нашу общую ненависть, и снова ярился, исходил слюной.