— Нет, я обязан вернуться! — решительно повторил он, и вновь обратил взор к бумагам.

— Разумеется, я понимаю, что все это дьявольски важно, — говорила между тем Дуглесс, — и все же: произошло это очень к очень давно, и, как представляется, в конечном-то счете псе кончилось вполне благополучно. Ваша матушка вышла замуж за богатого человека и остаток дней своих прожила в роскоши — так что нельзя сказать, будто ее взяли да и вышнырнули куда-то на мороз или проделали что-нибудь еще в таком же духе! Конечно, мне известно, что ваше семейство лишилось всех принадлежавших Стэффордам владений, но ведь после вас там никого не осталось? Вы сами говорили, что детей у вас не было, и брат ваш умер, не оставив потомства. Так кого же, собственно, вы лишили имущества, а?! Ваши владения отошли королеве Елизавете, а она сумела сделать из Англии великую державу, и, вполне вероятно, ваши деньги пошли на благо вашей же страны! И возможно…

— Ну, хватит! — сердито воскликнул Николас. — Вы не в состоянии понять, что такое честь! Сама память обо мне подвергается осмеянию! Арабелла сказала, она все это прочла: мир ваш помнит обо мне лишь то, что написал тот самый слуга! Я-то знаю, что он собою представлял, этот слуга: урод, на которого ни одна женщина не польстилась бы!

— Ладно, пусть даже он написал о вас такое! Но, простите меня, Николас, ведь все это уже произошло! С этим покончено, и историю, вероятно, невозможно переменить! Я же просто полюбопытствовала, что именно стали бы вы делать, если вдруг вам пришлось бы остаться тут, если обратно вас не отозвали бы! — сказала Дуглесс.

Но Николасу не хотелось даже размышлять на эту тему. Не может же он сказать Дуглесс, что готов жениться на ней и помчаться с нею прямиком в постель?! Не желал он рассказывать ей и про то, что та Арабелла, которая некогда что-то для него значила, теперь казалась ему просто занудой.

— Так что, Монтгомери, вы опять в меня влюбились, что ли? Хорошо, пошли: отнесем эти письма в мои покои, и там, в спальне, я позволю вам заняться со мною любовью!

— Да умрите вы на месте! — воскликнула Дуглесс, вскакивая из-за стола. — Сидите здесь и читайте ваши письма! Мне наплевать, что там с вами станется: останетесь ли вы в двадцатом столетии или воротитесь к себе, в шестнадцатое, или, может быть, отправитесь в восьмое, — мне нет до всего этого никакого дела! — И она пулей вылетела из комнаты, с такой силой захлопнув за собой дверь, что Ли заворочался на постели.

Ну вот, только этого не хватало — влюбиться в него! — думала Дуглесс. — Да это было бы то же самое, что влюбиться в призрак! В нем и реальности-то не больше, чем в призраке! А кроме того, если б он и впрямь остался в двадцатом столетии, то оказался бы совершенно несносен! И мне пришлось бы вечно ему все растолковывать! Достаточно только представить, как она стала бы пытаться обучить его вождению автомашины! Даже подумать страшно! И что бы он стал делать, оставшись здесь? Да на что он вообще-то способен?! Лишь на то, чтобы объезжать всяких зловредных жеребцов, да еще шпагой орудовать, да еще… Ну да: а еще — заниматься любовью! Да, для этого-то он действительно очень и очень годится!

Пока Дуглесс пробиралась в свою убогую комнатушку, она все время убеждала себя в том, что будет просто счастлива избавиться от Николаса. Бедная его супруга: ясное дело, ей многое приходилось терпеть! Ведь Арабелла — всего лишь одна из его женщин, известных Дуглесс! А, вполне вероятно, у него были сотни женщин, о которых тот несчастный, уродливый коротышка слуга понятия не имел!

Да уж! — продолжала свои размышления Дуглесс, надевая ночную рубашку, — да я только рада буду расстаться с ним, когда настанет заветный час! Но забравшись в постель, она вдруг поняла, что просто не представляет, как сможет жить, не встречаясь с Николасом каждый день и не наблюдая за тем, с каким восторгом и удивлением он воспринимает многое из того, что она, Дуглесс, считает само собою разумеющимся! Нет, просто невозможно представить себе жизнь без его улыбки и его постоянных поддразниваний!

Размышляя надо всем этим, она долго лежала без сна, но наконец отключилась и проспала спокойно всю ночь.

Наутро, чувствуя себя после вчерашнего совершенно невыносимо, Дуглесс прошла на кухню и увидела, что кухарка, миссис Андерсон, и еще какая-то женщина тупо уставились на кухонный стол. Он весь был уставлен вскрытыми жестяными баночками с напитками — их там было, наверное, штук двадцать или тридцать.

— Что случилось? — спросила Дуглесс.

— Не могу толком объяснить, — ответила кухарка. — Я только открыла одну баночку с ананасовым соком и на секундочку вышла из кухни, а когда вернулась, то обнаружила, что кто-то пооткрывал все банки!

Дуглесс постояла некоторое время, нахмурив брови и пребывая в задумчивости, потом, повернувшись к миссис Андерсон, спросила:

— Скажите, а когда вы открывали эту баночку с ананасовым соком, никто не видел вас за этим занятием?

— Ну, раз уж вы упомянули об этом, могу сказать, что один-то человек тут точно побывал: лорд Стэффорд, направляясь из конюшен, прошел через кухню. Он даже остановился и побеседовал со мной. Такой, знаете ли, славный мужчина!

Дуглесс попыталась скрыть улыбку: ну конечно же! Николас, несомненно, узрев воочию чудесный способ откупоривания жестянок, решил сам проделать то же! Ее размышления были прерваны горничной, которая в этот момент вбежала на кухню со шлангом от пылесоса в руках.

— Мне нужна обычная щетка с совком! — воскликнула она, чуть не плача. — Лорд Стэффорд попросил разрешения посмотреть пылесос и всосал в него все драгоценности леди Арабеллы! Если только она это обнаружит, меня тотчас же рассчитают!

Дуглесс вышла из кухни, чувствуя себя значительно лучше, чем раньше.

Она и представления не имела, где будет завтракать, но, бесстрашно войдя в пустую столовую, обнаружила на буфете несколько электрокастрюль, прикрытых серебряными крышками. Сознавая в какой-то мере собственное нахальство, она положила себе в тарелку еды и уселась за стол.