– Женщины тоже пойдут? – спросил Самгин Туробоева. Неприятно высоким и скрипучим голосом ответил извозчик:

– Пойдут. Все идут. А – толк будет, господа? Толк должен быть, – сказал он, тихо всхлипнув. – Ежели вся рабочая массыя объявляет – не можем!

Говорил он через плечо, Самгин видел только половину его лица с тусклым, мокрым глазом под серой бровью и над серыми волосами бороды.

– Не можем, господа, как хотите! Одолела нужда. У меня – внуки, четверо, а сын хворый, фабрика ему чахотку дала. Отец Агафон понял, дай ему господи...

Он замолчал так же внезапно, как заговорил, и снова сгорбился на козлах, а переехав мост, остановил лошадь.

– Слезайте, дальше не поеду. Нет, денег мне не надо, – отмахнулся он рукою в худой варежке. – Не таков день, чтобы гривенники брать. Вы, господа, не обижайтесь! У меня – сын пошел. Боюсь будто чего...

– Чорт, – пробормотал Туробоев, надвинув шляпу, глядя вдаль, там, поперек улицы, густо шел народ. – Сюда, – сказал он, направляясь по берегу Невы.

Когда вышли к Невке, Самгин увидал, что по обоим ее берегам к Сампсониевскому мосту бесконечными черными вереницами тянутся рабочие. Шли они густо, не торопясь и не шумно. В воздухе плыл знакомый гул голосов сотен людей, и Самгин тотчас отличил, что этот гул единодушнее, бодрее, бархатистее, что ли, нестройного, растрепанного говора той толпы, которая шла к памятнику деда царя. А вступив на мост, вмешавшись в тесноту, Самгин почувствовал в неторопливости движения рабочих сознание, что они идут на большое, историческое дело. Сознание это передалось ему вместе с теплом толпы. Можно было думать, что тепло – не только следствие физической причины – тесноты, а исходит также от женщин, от единодушного настроения рабочих, торжественно серьезного. Толпу в таком настроении он видел впервые и снова подумал, что она значительно отличается от московской, шагавшей в Кремль неодушевленно и как бы даже нехотя, без этой торжественной уверенности. Женщин – не очень много, как большинство мужчин, почти все они зрелого возраста. Их солидность, спокойствие, чистота одежд – снова воскресило и укрепило надежду Самгина, что все обойдется благополучно. И если правда, что вызвано так много войск, то это – для охраны порядка в столице. Вот уже оказалось неверным, что закрыт Литейный мост. Вспомнив нервные крики и суету в училище, он подумал о тех людях:

«Обойдены историей. Отброшены в сторону».

И покосился на Туробоева; тот шел все так же старчески сутулясь, держа руки в карманах, спрятав подбородок в кашне. Очень неуместная фигура среди солидных, крепких людей. Должно быть, он понимает это, его густые, как бы вышитые гладью брови нахмурены, слились в одну черту, лицо – печально. Но и упрямо.

«В сущности, он идет против себя», – подумал Самгин, снова присматриваясь к толпе; она становилась теснее, теплее.

Самгин окончательно почувствовал себя участником важнейшего исторического события, – именно участником, а не свидетелем, – после сцены, внезапно разыгравшейся у входа в Дворянскую улицу. Откуда-то сбоку в основную массу толпы влилась небольшая группа, человек сто молодежи, впереди шел остролицый человек со светлой бородкой и скромно одетая женщина, похожая на учительницу; человек с бородкой вдруг как-то непонятно разогнулся, вырос и взмахнул красным флагом на коротенькой палке.

– Ура! – нестройно крикнули несколько голосов, другие тоже недружно закричали: – Да здравствует социал-демократическая партия – ура-а! Товарищи – ура!

Толпа замялась, приостановилась, и эти крики тотчас потонули в сотне сердитых возгласов:

– Прочь с флагом!

– Эй, ты, брось!

– Братцы, не допускайте...

– Сказано было чертям – не сметь!

Особенно звонко и тревожно кричали женщины. Самгина подтолкнули к свалке, он очутился очень близко к человеку с флагом, тот все еще держал его над головой, вытянув руку удивительно прямо: флаг был не больше головного платка, очень яркий, и струился в воздухе, точно пытаясь сорваться с палки. Самгин толкал спиною и плечами людей сзади себя, уверенный, что человека с флагом будут бить. Но высокий, рыжеусый, похожий на переодетого солдата, легко согнул руку, державшую флаг, и сказал:

– Спрячьте, товарищ...

– Не надо, – сказал еще кто-то, а третий голос подтвердил:

– Ничего не выйдет, товарищ Антон.

Человек, похожий лицом на Дьякона, кричал, взмахивая белым платком:

– Это – полицейская штучка! Знаем! Флаг исчез, его взял и сунул за пазуху синеватого пальто человек, похожий на солдата. Исчез в толпе и тот, кто поднял флаг, а из-за спины Самгина, сильно толкнув его, вывернулся жуткий кочегар Илья и затрубил, разламывая толпу, пробиваясь вперед:

– Флажков, братья, не надобно! Не такое дело. Не то дело – понял?

Он был без шапки, и бугроватый, голый череп его, похожий на булыжник, сильно покраснел; шапку он заткнул за ворот пальто, и она торчала под его широким подбородком. Узел из людей, образовавшийся в толпе, развязался, она снова спокойно поплыла по улице, тесно заполняя ее. Обрадованный этой сценой, Самгин сказал, глубоко вздохнув:

– Как серьезно они настроены... Он думал, что говорит Туробоеву, но ему ответил жидкобородый человек с желтым, костлявым лицом:

– Ничего нет серьезного – красной тряпочкой помахать.

Самгин оглянулся – Туробоева не было.

– Вы – рабочий? – спросил Самгин.

– А – как же? Тут посторонних – нет. Десяток разве. Конторщик?

– В газетах пишу, – ответил Самгин.

– А я – токарь. По дереву. Помолчав, Самгин сказал:

– Прекрасно настроены... люди. Вообще – прекрасное начинание! О единении рабочего народа с царем мечтали...

– Нам мечтать и все такое – не приходится, – с явной досадой сказал токарь и отбил у Самгина охоту беседовать с ним, прибавив: – Напрасно ты, Пелагея, пошла, я тебе говорил: раньше вечера не вернемся.

Это он сказал через плечо, кому-то сзади себя.

– А ты иди, иди, – ответил ему хриплый, мужской голос.

Когда вышли на Троицкую площадь, – передние ряды, точно ударившись обо что-то, остановились, загудели, люди вокруг Сангина стали подпрыгивать, опираясь о плечи Друг друга, заглядывая вперед.

– Стой, братцы!

Многократно и разнотонно, с удивлением, испугом, сердито и насмешливо прозвучало одно и то же слово:

– Не пускают?

Одни рабочие, задерживая шаг, опрокидывались назад, другие стремительно пробивались вперед, покрикивая: