Шрифт:
Он вскочил, подошел к столу и, схватив дьякона за плечи, стал просить:
– Егор, – почитай о неразменном рубле... Ну, – пожалуйста!
– При незнакомом человеке? – вопросительно и смущенно сказал дьякон, взглянув на Клима. – Хотя мы как будто уже встречались...
Клим любезно улыбнулся.
– Смолоду одержим стихотворной страстью, но конфужусь людей просвещенных, понимая убожество свое.
Дьякон все делал медленно, с тяжелой осторожностью. Обильно посыпав кусочек хлеба солью, он положил на хлеб колечко лука и поднял бутылку водки с таким усилием, как двухпудовую гирю. Наливая в рюмку, он прищурил один огромный глаз, а другой выкатился и стал похож на голубиное яйцо. Выпив водку, открыл рот и гулко сказал:
– Х-хо!
А прежде чем положить хлеб с луком в рот, он, сморщив ноздри длинного носа, понюхал хлеб, как цветок.
Лютов стоял, предостерегающе подняв правую руку, крепко растирая левой неровно отросшую бородку. Макаров, сидя у стола, сосредоточенно намазывал икрою калач. Клим Самгин, на диване, улыбался, ожидая неприличного и смешного.
– Ну – вот! – сказал дьякон и начал протяжно, раздумчиво, негромко:
Не спалося господу Исусу,И пошел господь гулять по звездам,По небесной, золотой дороге,Со звезды на звездочку ступая.Провожали господа ИсусаНиколай, епископ Мирликийский,Да Фома-апостол – только двое.Слушать его было трудно, голос гудел глухо, церковно, мял и растягивал слова, делая их невнятными. Лютов, прижав локти к бокам, дирижировал обеими руками, как бы укачивая ребенка, а иногда точно сбрасывая с них что-то.
Думает господь большие думы,Смотрит вниз – внизу земля вертится,Кубарем вертится черный шарик,Чорт его железной цепью хлещет.– А? – спросил Лютов, подмигнув Климу; лицо его вздрогнуло круглой судорогой.
– Не мешай, – сказал Макаров.
Клим все еще улыбался, уверенно ожидая смешного, а дьякон, выкатив глаза, глядя в стену, на темную гравюру в золотой раме, гудел:
– Был я там, – сказал Христос печально,А Фома-апостол усмехнулсяИ напомнил: – Чай, мы все оттуда. –Поглядел Христос во тьму земнуюИ спросил Угодника Николу:– Кто это лежит там, у дороги,Пьяный, что ли, сонный аль убитый?– Нет, – ответил Николай Угодник –Это просто Васька КалужанинО хорошей жизни замечтался.Закрыв глаза, Лютов мотал встрепанной головой и беззвучно смеялся. Макаров налил две рюмки водки, одну выпил сам, другую подал Климу.
Тут Христос, мечтателям мирволя,Опустился голубем на землю.Встал пред Васькой, спрашивает Ваську:– Я – Христос, узнал меня, Василий? –Васька перед богом – на колени,Умилился духом, чуть не плачет.– Господи! – бормочет, – вот так штука!Мы тебя сегодня и не ждали!Что ж ты не сказался мне заранс?Я бы сбил народ тебе навстречу,Мы бы тебя встретили со звономВсем бы нашим, Жиздринским уездом! –Усмехнулся Иисус в бородку,Говорит он мужику любовно:– Я ведь на короткий срок явился,Чтоб узнать: чего ты, Вася, хочешь?Лютов протянул левую руку Самгину и, дирижируя правой, шепнул со свистом:
– Слушайте!
Васька Калужанин рот разинул,Обомлел от радости Василий– И потом, слюну глотая, шепчет:– Дай же ты мне, господи, целковый,Знаешь, неразменный этот рублик,Как его ни трать, а – не истратишь,Как ты ни меняй – не разменяешь!– Гениально! – крикнул Лютов и встряхнул руками, как бы сбрасывая что-то под ноги дьякону, а тот, горестно изогнув брови, шевеля тройной бородой, говорил:
– Денег у меня с собою – нету.Деньги у Фомы, у казначея,Он теперь Иуду замещает...Лютов уже не мог слушать. Подпрыгивая, извиваясь, потеряв туфли, он шлепал голыми подошвами и кричал:
– Каково? А? Ка-ко-во?
Подняв лицо и сжатые кулаки к потолку, он пропел гнусавым голосом старенького дьячка:
– Неразменный рублик – подай, господи! Нет, – Фома-то, а? Скептик Фома на месте Иуды, а?
– Прекрати судороги, Володька, – грубо и громко сказал Макаров, наливая водку. – Довольно неистовства, – прибавил он сердито.
Лютов оторвался от дьякона, которого обнимал, наскочил на Макарова и обнял его:
– Ты все о моем достоинстве заботишься? Не надо, Костя! Я – знаю, не надо. Какому дьяволу нужно мое достоинство, куда его? И – «не заграждай уста вола мо-лотяща», Костя!
Самгин был удивлен и растерялся. Он видел, что красивое лицо Макарова угрюмо, зубы крепко стиснуты, глаза влажны.
– Ты, кажется, плачешь? – спросил он, нерешительно улыбаясь.
– А что же? Смеяться? Это, брат, вовсе не смешно, – резко говорил Макаров. – То есть – смешно, да... Пей! Вопрошатель. Чорт знает что... Мы, русские, кажется, можем только водку пить, и безумными словами все ломать, искажать, и жутко смеяться над собою, и вообще...