Ну а Настя… Причастный чужой тайне, Игорь не прочь был создать — именно так: создать! — свою. Общую с Настей. А значит, Пащенко и тут помог ему. Сейчас они выкатятся от Наташки, Пащенко, как лучший друг, друг тактичный, скроется с глаз долой, а Игорь пойдет провожать девушку. Осень, падают листья, ветер кружит их по асфальту… Лирика! Мало ли что возможно осенним вечером…

Так и получилось. Правда, Наталья чуть-чуть подулась: как так? ее бросают? И даже лучшая подруга, которая, кстати, пришла к ней скоротать вечер, вдруг тоже спешит неизвестно куда. Но Наталья — девица умная, ей ясно было, куда спешит подруга. Вернее, зачем.

Пащенко распрощался с ними у подъезда, согнулся пополам, пополоскал у ног воображаемой шляпой, подмел пыль с асфальта воображаемым пером и с воплем: «Адью, ситуайены!» — исчез в осеннем сумраке, чтоб не сказать — мраке.

— Где вы живете, Настя? — спросил Игорь, ибо с чего-то надо было начинать.

— На Кутузовском. Я еду до Дзержинки, а оттуда — на маршрутке.

— Но ведь еще довольно рано, — стараясь быть небрежным, сказал Игорь. — Может, погуляем?..

И вдруг — в старых романах написали бы: как молния сверкнула в мозгу юноши! — он сообразил: у него же нет времени!.. За весь вечер он ни разу даже не вспомнил о старике Ледневе, который остался там, один, в осеннем лесу у проезжей дороги…

Даже Настя почувствовала, что с Игорем что-то случилось, но не спросила ничего, лишь взглянула с тревогой.

— Простите меня, Настя, — глухо сказал Игорь. — Я не могу вас проводить. Мне очень жаль… — и замолчал, ожидая, что сейчас произойдет непоправимое: она повернется и уйдет, и будет права. Во всяком случае, он бы на ее месте так и поступил.

Но, слава богу, Настя-то пока была на своем месте. Она не повернулась и не ушла, а спросила:

— Вам надо спешить?

Игорь обреченно кивнул.

— Идите. Я сама доеду. Не волнуйтесь.

Она смотрела на него, будто что-то ждала.

— Простите меня, Настя, — повторил он. — Я очень хочу вас видеть. Можно, я вам завтра позвоню?

Ну, когда бы еще Игорь рискнул так сразу, ничуть не стесняясь, сказать все, что думает, что чувствует сейчас? Да никогда не было с ним подобного. А тут то ли волнение, что потеряет он ее, помогло, то ли странная его раздвоенность: и хочется остаться, и колется, и старик Леднев ждет. А может, как раз светская беседа и подготовила то, что он сказал — «сам вдруг», пользуясь морской терминологией?

И Настя тоже не подкачала:

— Конечно, позвоните. Я буду ждать. Телефон вам Наташа скажет, я ее предупрежу. — Бот тут она повернулась и пошла не оборачиваясь: все-таки надо марку поддержать, именуемую женской гордостью. Или — женской независимостью. Выбирайте, что нравится.

А Игорь смотрел ей вслед и уже, пожалуй, не видел ее. А видел — внутренним, что ли, зрением? — лес — темный, по-ночному прохладный, узкий покрасневший край неба на востоке: подымалось солнце. Будет день, будет пища, как говорит старик Леднев.

Каждый раз вечером старик Леднев грозился встать первым, бог знает в какую рань, и беспощадно будить Игоря. Не получалось. Леднев еще похрапывал, с головой накрывшись необъятным брезентовым плащом, а Игорь уже разжигал костерок на месте вчерашнего, на остывших за ночь угольях, набирал воду в ручье или роднике — ночевать старались неподалеку от воды — и тогда сам беспощадно расталкивал профессора. Леднев, к слову, принадлежал к той счастливой породе людей, что могут спать в любом состоянии, положении, в любое время суток и на любом месте. Мечта гипнотизера, считал Игорь и как-то сообщил о том старику. Но Леднев воспротивился.

— Кажущееся, — сказал он. — На мне не один факир репутацию потерял. Засыпаю, верно, сразу. А потом он мне, как водится, приказывает: иди туда, делай то, ты птичка, ты рыбка. А я сплю сладким сном, без движения, вопреки гипнотической науке.

Игорь не стал тогда выяснять, почему Ледневу так везло на встречи с гипнотизерами. Сам-то он до семнадцати лет дожил, а ни одного не видал. То ли число их сильно поуменьшилось по сравнению с пресловутым тринадцатым годом, то ли врал старик, сочинял по своему обыкновению. Не суть важно.

Вот и нынче приладил Игорь над костром закопченный котелок, медный, луженый, куда тяжелее алюминиевых — современных Игорю, стащил с профессора плащ.

— Павел Николаевич, подъем!

Профессор скукожился на сухом лапнике, колени к подбородку подтянул, руками их обнял, глаз не открывал. Однако сказал:

— Сейчас, сейчас… Отыди от меня, изверг.

— Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало… — Игорь не врал: солнце давно поднялось над верхушками деревьев, высветило, выжелтило траву в лесу, грело. День обещал быть теплым, а то и жарким.