— Что же ты, Игорь? Ай-ай-ай…

Тон соболезнующий, того и гляди, расплачется юноша, модный свитер слезами омочит.

— А что я?

— Я тебя предупреждал: забудь о Насте. Предупреждал или нет?

— Ну предупреждал.

— А ты не послушался. Нехорошо…

Издевается, сволочь, остроумие свое показывает.

— Кому нехорошо?

— Будет? Боюсь, что тебе.

Странное ощущение: Игорь одновременно трусил и злился. Два малосовместимых чувства, ибо злость на противника должна рождать желание если не нападать, то уж защищать себя. Но, ощущая эту злость, Игорь пытался хорохориться, страшась тем не менее нечаянным словом или действием перейти ту грань, за которой дипломатические переговоры окончатся. Страшился он ее перейти и не понимал — не хотел понимать! — что ребята-дипломаты ведут переговоры, только следуя неписаному протоколу подобных встреч «на высоком уровне», а на самом деле ими все давно решено…

— Ты о себе лучше подумай.

— Странно… — Вожак обернулся к приятелям, театрально требуя разделить с ним изумление. — Игорь, кажется, хамит…

— Хамит, хамит, — немедленно подтвердил один из приятелей и засмеялся довольно.

— Обидно, — сказал вожак, встал и, не замахиваясь, коротко ударил Игоря в солнечное сплетение.

Игорь открыл рот, попытался вдохнуть, не смог и резко согнулся пополам, присел на корточки. Было страшно: воздух не попадал в легкие, останавливался где-то на полпути и к боли в животе добавлялась резкая, кружащая голову пустота в груди.

Вежливые ребята стояли над ним, молча смотрели, как он старается дышать, судорожно открывает и закрывает рот. Как рыба.

— Плохо Игорю, — сказал вожак.

Возможно, он и раньше что-то говорил, но, занятый болью, Игорь не слышал его. А сейчас услыхал, голос прорвался, как сквозь вату. И дышать стало легче.

— Как бы хуже не было, — добавил кто-то из парней.

— Сволочи! — Игорь почувствовал, что он вот-вот заплачет. Это было совсем уж стыдно.

— Он опять хамит, — грустно сказал вожак, глядя, как поднимается Игорь. — Он ничего не понял.

Игорь понимал: сейчас вожак снова ударит, и надо бы ударить первым, пока тот не ждет нападения, стоит раскрывшись. Понимал и… ничего не мог с собой поделать.

И вдруг — это уж совсем попахивало мистикой! — раздался такой знакомый голос:

— Ба-а! Какие люди!

Пащенко! Он-то откуда?..

Обернулся: так и есть, Валерка. Улыбается во весь рот, будто невесть что развеселое углядел. И рядом с ним другой парень. Тот, напротив, довольно мрачно на все посматривает.

— Игорь, тебе не кажется, что ты заставляешь себя ждать? — это опять Пащенко.

Надо было отвечать, но Игорь не знал что, не мог ничего выдавить. А Пащенко, оказывается, и не требовал ответа. Он и вопрос задал — как чисто полемический прием — риторически.

Теперь он обращался к своему мрачному спутнику:

— Они, Алик, явно чего-то не поделили. Ты не находишь?

Алик тоже промолчал, предоставляя Валерке вести спектакль в одиночку. А того хлебом не корми — дай поговорить.

— Извините, парни, извините, но доделите в другой раз. Нам Игорь очень нужен, ему через полчаса из Организации Объединенных Наций звонить будут. Сам генеральный секретарь. Надо поспешать. Еще раз извините.

Он подхватил Игоря под руку и потащил прочь от ящиков. Алик пошел сзади, поминутно оборачиваясь: прикрывал тылы.

— Эй, длинный, ты бы не лез в наши дела. А то и тебе кое-что обломится… — неожиданно опомнился кто-то из компании.

Не вожак — тот помалкивал.

— Премного благодарен, — паясничал Пащенко, полуобернувшись, однако не притормаживая, целеустремленно руля к воротам. — Всю жизнь мечтал. Обломите, что обещали, и передайте Насте. А уж она меня разыщет. Через Игоря, — и захохотал нарочито по-дурацки, взвизгивая и ухая.

А когда отсмеялся, то в разговор вступил вожак. Он сказал негромко, но Игорь услышал:

— Тебе сегодня повезло, Игорь. Но предупреждение остается в силе. Помни о нем.

— Он помнит, — продолжал на прощанье дурачиться

Валерка. — У него память как у молодого. Адье, ребятишки, арриведерчи, Рома, перметте муа де апсанте…

Они вышли из подворотни на Кутузовский проспект, и Игорь опять, как и в прошлый раз, был малость ошарашен и светом, и шумом, и многолюдьем. Контрасты его, видать, тревожили.

Мрачный Алик спросил Пащенко:

— Чего это ты им в конце наплел?

— Малограмотный! — восхитился Валерка. — Учи уроки, чемпион, будешь умный, как я. А сказал я им на французской мове: позвольте мне, дескать, отсутствовать, надоели вы мне до зла горя.

— Грамотный, — то ли подтвердил, то ли осудил Валерку Алик. — Лучше б мы в милицию заявили.

— А что милиция? — Пащенко прочел в своей жизни миллион детективных романов и мог свободно и со знанием дела рассуждать о работе доблестных органов внутренних дел. — В милиции нам сказали бы: нет состава преступления. Где следы п-обоев? Где огнестрельные и ножевые раны? Где труп, наконец?