– Моей целью является лишь уничтожение Сапожка Принцессы, но никак не смерть сэра Перси Блейкни. Поверьте мне, я очень уважаю сэра Перси. Он во всех отношениях само совершенство: остроумный, блистательный, неподражаемый джентльмен. Почему бы ему еще долго-долго не блистать в гостиных Лондона и Брайтона?

Изумление выразилось на лице леди Блейкни. На мгновение у нее мелькнула мысль: а что, если Шовелен до сих пор еще не уверен в своем знании точного имени Сапожка Принцессы? Впрочем, нет! Это безумная надежда… Это нелепо и невозможно… Но что же… что же… что же тогда? О, Боже, не лиши меня хладнокровия!

– То, что я только что сказал, может показаться вашей чести несколько непонятным, – мягко проговорил он. – Но мне казалось, что такая умная женщина, как вы, леди, жена сэра Перси, баронета, должна прекрасно понимать, что существует множество способов уничтожения врага и без лишения его жизни.

– Например, господин Шовелен?

– Лишить его чести, – медленно выговорил он. Продолжительный, злобный, почти истерический смех вырвался из самых глубин ее содрогнувшейся души.

– Лишить его чести! Ха-ха-ха-ха!.. Честно говоря, ваша фантазия, господин Шовелен, завела вас даже за пределы королевства снов… ха-ха-ха-ха… Только в каком-нибудь краю сумасшедших, сэр, вы сможете подняться до сэра Перси и лишить его чести.

Однако на Шовелене эта тирада совершенно никак не отразилась, и, когда она несколько успокоилась, он лишь мягко ответил:

– Может быть, и так.

Затем он поднялся и вновь подошел к ней. На этот раз она никак не отреагировала. Все, что он только что говорил, все эти покушения на честь ее мужа, показалось ей столь нелепым и диким, таким бредом сумасшедшего, что она усмотрела в этом лишь признак слабости с его стороны, лишь доказательство его полного бессилия. И она следила за тем, как он обходил стол, более с любопытством, чем со страхом. Он удивлял ее. Однако она чувствовала, что где-то в глубине его сознания таится что-то утонченное и дьявольское.

– Позволите ли вы мне, ваша честь, подвести вас вон к тому окну? Там прохладнее, и, кроме того, то, что я собираюсь вам сказать, лучше всего выслушать, глядя на спящий город.

Он говорил самым светским тоном, с почтительнейшим уважением, и на этот раз в его речи нельзя было уловить даже малейшего сарказма. Побуждаемая любопытством и интересом, забыв о всяком страхе, она спокойно поднялась, готовая последовать за ним, Проигнорировав предложенную им руку, она тем не менее послушно пошла рядом.

В течение всей мучительной, неприятной беседы она страдала от запаха и дыма, распространяемых по комнате горящими сальными свечами. Поэтому она сама уже пару раз намеревалась попросить возможности вдохнуть чистого воздуха.

А у Шовелена явно было что сказать ей. Мучительная пытка, объектом которой оказался ее дух, еще не была закончена. Маргарите предстояли еще один или два поворота, предполагающие окончательное крушение ее гордости и спокойствия. Хорошо, будь что будет. Она у него в руках. Она оказалась здесь по своей же собственной глупости. И эта беседа – всего лишь одно из множества обстоятельств, с которыми ей еще предстоит встретиться. И если она все это выдержит и тем самым хотя бы немного смягчит свои прегрешения, а то и окажется чем-нибудь полезной человеку, которого любит, то жертва станет такой ничтожной, а душевные муки – не столь тяжелы.

Так что, когда Шовелен попросил подойти ее поближе, она подошла к самому окну и, прислонившись головой к каменному откосу бойницы, стала смотреть в ночь.

Шовелен молча вытянул руку по направлению к городу, как бы приглашая Маргариту взглянуть на него.

Она не могла даже примерно предположить, который теперь час; по всей видимости, было уже поздно, потому что городок спал, обнесенный каменными доспехами фортов. Луна, постепенно клонящаяся к западу, заливала серебром верхушки башен и шпилей. Справа Маргарита увидела угрюмо возвышавшуюся сторожевую башню, на которой как раз в этот момент ударил колокол. Он звучал, словно набат, уныло и глухо, но, отсчитав десять ударов, замолк опять.

Десять часов! В этот час в далекой Англии, в роскошном Лондоне заканчиваются спектакли, и толпы празднично одетых людей выплескиваются на улицы, громко выкликивая лакеев и экипажи. И все эти порхающие, блестящие и беспечные мотыльки устремляются на рауты и балы…

А еще в той же Англии, в прекрасном саду ричмондского дома нередко именно в этот час они вдвоем с Перси, когда он бывал дома и отпускал на отдых свой дух приключений, гуляли по саду. И порой, когда ночь была очень темна, а воздух тяжел от запахов лилий и роз, она молча лежала в его объятиях в той маленькой, сплетенной из веток и листьев живой беседке на берегу реки. И лишь мелодичный звук воды нарушал тишину упоительного воздуха. Он редко что-либо говорил в эти мгновения, как бы стесняясь дрожи своего голоса: впрочем, даже и в эти мгновения его привычная легкомысленность спасала его. И все-таки он предпочитал молчать, прижавшись губами к ее губам.

Волна дрожи пронзила Маргариту, и сладкие воспоминания, возникшие в ней при виде уснувшего города, обратились в горечь реальной действительности. Но вот, по мере того как луна все больше и больше скрывалась за облаками, башни Булони одна за другой начали погружаться во мглу. Далеко-далеко впереди, откуда-то из-за песчаных дюн, раздавался тяжелый заунывный стон, – казалось, море зовет ее.

Окно находилось на первом этаже форта, и из него открывался вид на широкую тенистую дорогу, огибавшую городские стены. С места, на котором стояла Маргарита, был виден крепостной вал, находящийся метрах в тридцати от них; он был окружен с обеих сторон гранитной балюстрадой и украшен двойным рядом древних елей, принимающих всевозможные мистические позы под напорами ветра.