Шрифт:
Судя по всему, наше появление прошло для всех незамеченным: поселок был очень большой, люди занимались своими делами, а одеты мы были так, что интереса да вызывали ни в ком. Разве только в столовой. Кассир я буфетчица долго шептались, глядя на нас. Подозреваю, что со дня основания этой столовой вряд ли за один присест кто-нибудь съедал столько же, сколько собирались съесть мы.
Мы прожили в тайге трудное, но и счастливое время. Тайга подарила нам дни, которые мы, несомненно, никогда не забудем. Еще и еще раз мы спокойно взглянули на самих себя со стороны и даже в глубь своего «я» заглянули. У нас было время о многом подумать и кое-что переоценить.
Вышли мы из тайги обновленные, хочется даже сказать — очищенные. От чего? От тех волнений, которые ежедневно поставляет нам жизнь. А может быть, и еще от чего-то наносного…
Ели мы в тайге то, что смогли в ней найти. Ее земля была нам постелью. А ее звездное небо служило нам пологом. Впрочем, почему только звездное? Каждую ночь, ложась спать, я невольно ощущал себя где-то между небом и землей. Странное это было чувство. Пусть до звезд далеко, но и земля, казалось, обреталась где-то за нами…
Мы были одиноки все это время. Насколько могут
быть одиноки три человека, затерянные в дремучем лесу! Не знаю, как мои товарищи, но я очень часто физически ощущал свое одиночество, даже и не думая о том, что на многие километры вокруг нет ни одного, не считая нас самих, человека. Только в горах, в пустыне и в море можно испытать еще такое же одиночество.
Я думал не раз: нам-то еще хорошо — нас трое. А как же тяжело остаться в тайге одному, имея в руках только то, что было у нас! Что ж из того, что мы не всегда сразу находили общий язык и временами чувствовали, что друг от друга устали? Зато сколько раз каждый нас ощущал поддержку товарища!
Что я раньше знал о тайге? Очень немного, хотя приходилось и прежде бывать в ней. Само слово «тайга» означало для меня только одно: грозный лес. Бескрайний, жестокий и молчаливый. Грозный.
Теперь же я научился лучше ее понимать. Я теперь знаю, что можно заставить ее сменить гнев на милое если со знанием и со спокойной уверенностью Bocпринимать то, что она предлагает.
Да, верно, тайга молчалива, сурова. Она может приют, накормить, но она же может и бесследно поглотить человека. Она снисходительна к тем, кто верит, кто понимает ее или, по крайней мере, хочет понять. И она же оборачивается безжалостной к тем, кто бон ее, кто не в состоянии — от страха или по безрассудству — оценить ее грозную силу.
Мы полюбили тайгу. И если бы кто-то спросил "Пошел бы ты снова на эти холодные, бессонные ночи, на эти несоленые грибы, вид которых вызывал у нас вращение, пошел бы снова на это, зная, насколько все тяжело?"
Конечно, пошел бы! И оба моих товарища говорили об этом.
В жизни каждого человека, наверное, есть такие периоды, в которые ему по каким-либо причинам нелегко, а может, вовсе тяжко. Но предложите ему казаться от всего пережитого — ведь ни за что нижется! Потому что были и светлые моменты в той; трудной жизни.
Так мы устроены. Нет худа нам без добра. И нет ощущения полного счастья без трудностей и неудач.
Земля выше облаков
Введение
Особенно затруднено было восхождение наше тем, что на нашем пути стали попадаться казавшиеся совершенно свежими трупы животных, лежавшие в самых разнообразных позах, в которых их застала внезапная смерть. Между ними всего чаще встречались лошади, но было немало верблюдов, баранов и крупного рогатого скота, а два раза встретили мы и трупы людей. Все они прекрасно сохранились со времени их гибели в ледяной атмосфере верхней альпийской зоны.
Наш подъем по горной выемке, ведущей на вершину горного прохода, продолжался не менее двух часов, так как каждый неосторожный шаг мог стоить нам жизни. Наши лошади ступали робко, приходя в испуг перед лежащими поперек тропинок трупами. На одном повороте моя лошадь, испуганная неожиданной встречей с таким трупом, шарахнулась в сторону; я успел соскочить с нее на скалу, а она сорвалась вниз, но удержалась на обрыве, зацепившись задними ногами за торчавший. камень. Почти в то же время одна из наших вьючных лошадей, вследствие подобного же испуга, сорвалась со своим вьюком, упала в пропасть и разбилась насмерть. На самых крутых частях подъема мои спутники вынуждены были идти пешком и вести лошадей в поводу, а я сам под конец подъема сошел с лошади и также шел пешком, причем был поражен тем, что беспрестанно должен был останавливаться, задыхаясь вследствие трудности дышать редким воздухом на такой высоте.
П. П. Семенов-Тян-Шанский. "Путешествие в Тянь-Шань в 1856–1857 годах"1. Спуск с горы Эверест (Юрий Рост)
Они вышли из палатки на высоте 8500 метров в шесть часов пятнадцать минут утра. Сколько усилий было предпринято ради грядущего дня!
Балыбердин — без кислорода, с рюкзаком, на котором были клочья, карабины, кошки, камера. Сразу за ним — Мысловский с двумя баллонами кислорода.
Никто пока не знал, когда они вышли и в каком направлении. Шли они довольно медленно. Мысловскому, экономя кислород, поставили расход один литр в минуту, и двигался он тяжело.
Было очень холодно. Солнце, скрытое облаками, не грело, спасибо, что светило. Пока они шли две веревки (метров, значит, девяносто) по «нашему» гребню к Западному, ведущему к вершине, ветер не особенно мучил. Но когда вышли на Западный гребень, на северную его сторону, страшный холод пронял их.
Видимо, они были слишком сосредоточены на самом процессе ходьбы, потому что не оставили отметку, в каком месте сворачивать при возвращении с Западного гребня на «наш», где палатка, чтобы не проскочить ее. Впрочем, возможно, они считали, что найдут дорогу домой и так, поскольку предполагали вернуться в пятый