От одного упоминания слова «школа» у меня сделалось хорошо на душе. Какие же они из себя – школы в больших городах?

Мы снова смотрели вечером телевизор, и в третий раз меня положили в центр кровати. На сей раз Китти надела красную ночную рубашку с черной кружевной отделкой. Кэл даже не посмотрел в ее сторону. Он залез под одеяло и придвинулся поближе ко мне. Своей рукой он обнял меня за шею, а лицом уткнулся в мои волосы. Я замерла от испуга. И неожиданности.

– А ну, марш с кровати! – взревела Китти. – Будут тут еще дети соблазнять моего мужа! Кэл, убери от нее руки!

Мне показалось, что он тихо засмеялся, когда я с простынями, одеялами и удивительно мягкой подушкой, набитой гусиным пухом, направилась вниз, чтобы раздвинуть софу. Кэл уже заранее показал мне, как это делается. Впервые в жизни я спала в собственной отдельной постели. В отдельной комнате, переполненной таким разномастным животным миром, что даже странно, как я могла заснуть.

В первый же миг, как только я открыла утром глаза, я подумала о новой школе, где мне предстоит увидеть сотни или тысячи мальчиков и девочек и ни одного знакомого. Хотя одежда у меня была куда лучше, чем раньше, я уже успела присмотреться к Атланте и поняла, что большинство моих сверстниц одеваются получше. У меня были дешевые копии хороших платьев, юбок, блузок, свитеров. Господи, не допусти, чтобы в школе посмеивались над моей не по размеру одеждой. Так я повторяла про себя, по-быстрому совершая утренний туалет и надевая на себя лучшее из купленных мне Китти платьев.

Ночью в спальне Китти, видимо, произошла какая-то сцена, потому что женщина появилась в более дурном расположении духа, чем раньше. На кухне, осмотрев меня с ног до головы, она сообщила:

– Я тебя до этого ничем не донимала, но сегодня для тебя начинается настоящая жизнь. Хочу, чтобы ты рано вставала и готовила завтрак, а не возилась с волосами целыми часами.

– Но, мама, я не умею пользоваться такой плитой.

– А разве я тебе не показывала вчера и позавчера?

И она снова объяснила мне, как пользоваться плитой, посудомойкой, холодильником, что делать с пищевыми отходами и мусором. Потом провела в полуподвал, где в специальном алькове стояли розовая стиральная машина и сушилка, на полках – коллекция животных из зоопарка Китти, а в шкафах – коробочки и пластиковые пузырьки с мылом, моющими, отбеливающими, чистящими, полирующими, лакирующими и прочими средствами. Мне показалось даже странным, что у них оставались деньги на еду.

Там, в горах, еда для нас представляла собой главную цель в жизни. Об этих чистящих веществах мы либо понятия не имели, либо считали их средствами самой последней необходимости. У нас на все – от мытья тела и головы до стирки грязных вещей – шло хозяйственное мыло. Неудивительно, что Китти смотрела на меня, как на первобытного человека.

– А вон там, – объяснила Китти, показывая рукой на обширное помещение, полное всякой техники, – домашняя мастерская Кэла. Он любит повозиться здесь. Ты эти его штуки не трогай. Некоторые вообще опасно трогать, например, вот эту электропилу или вон тот плотницкий инструмент. Для девочек, которые не привыкли к таким вещам, самое лучшее – это держаться от них подальше. Так что имей это в виду, хорошо?

– Да.

– Да и что?

– Да, мама.

– Теперь вернемся к делу. Как думаешь, ты сможешь постирать и высушить белье, чтобы не разорвать и не прожечь его?

– Да, мама.

– Смотри у меня.

Вернувшись на кухню, мы застали там Кэла, который поставил воду для кофе, сидел и внимательно читал утреннюю газету. Когда мы вошли, он отложил газету и улыбнулся.

– Доброе утро, Хевен. Ты выглядишь очень свежей и хорошенькой в этот первый день твоей новой школьной жизни.

Китти резко обернулась.

– А я что тебе говорила? Что очень скоро она будет нормально выглядеть. – Китти села за стол и взяла газету. – Посмотрим, не наезжает ли в город какая-нибудь знаменитость, – тихо пробормотала она.

Я стояла посреди кухни, не зная, что мне делать. Китти подняла на меня глаза. Взгляд ее был тяжелый, холодный, безжалостный.

– О'кей, девочка, готовь завтрак. Легко сказать – готовь.

Тонко порезанный бекон, который я ни разу в жизни не жарила, пережарился. То, что мы ели, нарезалось большими кусками, а не тонкими ломтиками и не было завернуто в изящную упаковку.

Китти нахмурилась, но промолчала.

Тосты я сожгла, потому что по неведению поставила тостер на максимум, а сама занялась протиранием хромированной посуды: перед этим Китти сунула мне в руку тряпку и сказала, что я должна смотреть, чтобы на хромированных предметах не было пятен и отпечатков пальцев.

Яичницу для Кэла я готовила слишком долго, она получилась как резиновая, и Кэл с трудом одолел ее. Кофе оказался последней каплей. Китти, вскочив, подлетела ко мне и влепила звонкую пощечину.

– Любая дура умеет подсушить хлеб! – визгливо закричала она. – Самый последний идиот может поджарить бекон! Я так и знала, я так и знала! – Она подтащила меня к столу и усадила. – Ладно, сегодня сделаю я. Но начиная с завтрашнего дня, если ты хоть раз повторишь этот номер, то я тебя сварю заживо! Кэл, ты давай иди на работу, по дороге прихватишь где-нибудь завтрак. Я побуду пока дома с часок, надо записать в школу это дитя.

Кэл поцеловал Китти в раскрасневшуюся щеку, но не с чувством, а так, чмокнул по привычке.