Шрифт:
– Поговорил с полицейскими?
Она все еще пьет, подумал Алекс, подхватывая бутылку из рук Триши; остановится хоть когда-нибудь или нет? Даже на ее идеальной коже начали проступать следы злоупотреблений, отчего она выглядела изможденной и чужой.
– Ага, – коротко ответил он. – Связался по радио, пока они ехали обратно. Они, пожалуй, и так держали бы язык за зубами, ребята они неплохие. Но хотелось удостовериться.
– Выпьешь?
– Нет. – Алекс попытался улыбнуться. – Теперь, чтобы уснуть, мне нужно только одно. – Он пододвинулся к Трише.
Но она оттолкнула его.
– Послушай, я думаю…
В нем холодным огнем вспыхнула ярость.
– Ты хочешь сказать «я пью», дорогая? – спросил он и получил ответный яростный взгляд.
– Слушай, мерзавец, в тот день, когда к нам вломилась та сучка, когда я ее уволила, уволила эту… как ее там…
– Элли, – механически подсказал Алекс.
– Да, ее самую, я той ночью кое-что видела, ночью, когда она померла…
Ох, нет!
Это уже совсем ни к чему.
Когда сделка балансирует на краю провала, а вся надежда – на быстрое, тихое, безболезненное следствие, которое должно побыстрее завершиться вынесением вердикта, оставляющего вопрос открытым, не хватало только, чтобы божественная мисс Триша вообразила себя ключевой свидетельницей в погоне за убийцей и ждала своего часа на суде, как кинозвезда – главной сцены.
Алекс схватил ее и, притянув к себе, швырнул на кровать.
– Ничего ты не видела, – приказал он, снимая пиджак и развязывая галстук, глаза его горели огнем. – Что бы тебе ни померещилось, ничего не было. Вот так, поняла? Выпей-ка еще.
– Какое чудесное утро, Джордж!
– Конечно, Роско. Правда, мистер Кёниг?
– Привет, ребята, зовите меня Джоном, ладно?
Вбежав в дом и оказавшись чуть ли не в объятиях дородных полицейских, Джон с улыбкой обнаружил, что в гораздо большей степени, чем вчера, расположен мириться с их своеобразным представлением о юморе. Счастье – волшебное лекарство, подумал он, в одну ночь оно меняет жизнь.
И хоть полицейские и болваны, они приступили к работе с утра пораньше, прибыв в Кёнигсхаус, когда запоздавшие хозяева еще не позавтракали, а миссис Мацуда и ее помощник даже не появлялись. Им хотелось встретиться с Джоном.
– Вы уже позавтракали, мистер? Не могли бы мы задать вам несколько вопросов?
– Все в порядке, я не голоден и не буду есть. – Как все свежеиспеченные влюбленные, Джон не испытывал потребности в пище. – Спрашивайте все, что хотите.
Полицейские повели его к двери, говоря через его голову больше друг с другом, чем с ним.
– Хотелось бы, чтобы вы поехали с нами в лагерь черных…
– …Помочь расспросить там кое-кого…
– …Особенно Марки…
– …То есть Марка Хендса…
– …Мужа покойницы…
– …Дело в том, что они не очень любят помогать полиции…
– …Кое-кто у них там был не в ладах с законом…
– …Но вас они любят…
– …И верят вам…
– Ладно, ладно! – Джон поднял руки. – Конечно помогу, сделаю все, что в моих силах. – Уговорили, чуть не сказал он. Только не надо больше болтать, хорошо?
Старики в поселке сидели в тех же позах в тени тех же деревьев, что и в его прошлый приезд, он мог бы в этом поклясться. Так было и двадцать, и сорок лет назад, а может, и того раньше, если не всегда.
Что он любил в этой земле, так это ее неподвластность времени, вечный, неизменный покой. Вокруг стариков, расположившихся в центре поселка, жизнь била ключом, работали женщины, играли дети, паслись лошади, собаки копались в пыли, а над всем этим, как заметил с замиранием сердца Джон, парила тоненькая, словно тростинка, фигурка Джины. Она сосредоточенно занималась с группой танцоров, внося последние штрихи в подготовленное представление. Но земля под белым огненным взглядом вечно пылающего солнца лежала, не замечая хода лет, с божественным презрением взирая на человечков, суетливо снующих, как насекомые, по ее невозмутимому лику.
Джон выбрался из полицейского вездехода, и его, как всегда, тут же окружила стайка веселых ребятишек.
– Здравствуйте, мальчики, – приветствовал он их, кому ероша волосы, кому давая шутливого тычка. – И девочки! Сколько тебе стукнуло, Кристи, двадцать один? Нет, не может быть, чтобы двенадцать, такая взрослая девушка!
На него смотрели огромные глаза худенькой девочки – наверно, у Джины в ее возрасте были такие же.
– А мне и вправду двенадцать! – хихикала Кристи.
– Да нет же!
– Нет, да!
Джон подергал тугие косички, восторгаясь похожими на бабочек бантами.
– Не может быть, надо справиться у твоей мамы!
Смеясь, он отошел от детей и сразу заметил, что атмосфера изменилась. У всех жителей поселка: от стариков, взирающих на полицейских сквозь полуопущенные, как у ящериц, веки, до молодежи, сгрудившейся у костра, – само присутствие посторонних вызывало страх и настороженную неприязнь.
– Здравствуй, Фрэнк! Привет, Слим, Джеймс! – приветствовал пастухов Джон. – Как поживаете? Слышали, что случилось?