Шрифт:
Минимальные усилия здесь означают бесконтактную войну — уничтожение людей и очищение от них "искомых территорий" с помощью ракет, бомбардировок с воздуха и других технологий, основанных на презумпции неразличения между военным и гражданским населением, виновными и невинными, участвующими и неучаствующими. Не случайна эта новая лексика, вырабатываемая в ходе нынешней "глобальной антитеррористической операции", когда говорят уже о странах и народах, виновных в укрывательстве террористов, о государствах, принадлежащих к оси зла и т. п. Совсем недавно мы слышали о том, что в либеральной картине мира нет понятия коллективной ответственности и любые санкции, основанные на таком понятии, противоправны. Теперь те самые наставники принципа первонаследной ответственности (правового номинализма) занимаются демонизацией целых народов, стран и континентов, подлежащих выбраковке как источники загрязняющего планету неполноценного человеческого материала.
Внутри страны либеральные идеологи не стесняются прямо по радио и телевидению заявлять, что настоящая демократия придет в Россию лишь тогда, когда «это» поколение вымрет. В глобальном масштабе эти же идеологи заявляют, что новый мировой порядок не совместим с существованием «стран-изгоев». Ошибаются те, кто считает себя гарантированным от внесения в подобный список, — он будет расширяться, ибо тактика новых мировых «чистильщиков» — изолировать свои жертвы и уничтожать их поодиночке или небольшими группами. За одними группами последуют другие, в свою очередь предварительно демонизируемые.
Отсюда необходимость двух презумпций.
Первая: не считать себя навсегда выведенным из круга подозреваемых— в расовой войне личные заслуги и услуги не спасают — в счет идет «наследственность» как таковая.
Вторая: не ждать, когда соседа уничтожат, а прийти ему на помощь в нужный момент — ведь колокол, который, кажется, звонил по нему, на самом деле звонит по тебе.
Эти презумпции, несмотря на их достоверность, крайне плохо даются либеральному сознанию. Двойная формула либерализма: "Максимум притязаний при максимуме усилий" сохраняет полноту содержания лишь в позиции сильного. В стане слабых, подвергающихся агрессивному давлению со стороны сильных, она преображается, давая укороченную версию: стерпим все, что угодно, лишь бы избежать настоящих усилий. Капитулянтская податливость, как известно, распаляет агрессора, провоцируя его на эскалацию притязаний.
"Все позволено в присутствии позволяющих" — так раскрывается либерально-эмансипаторская формула для господ мира сего.
Здесь, как при ядерной реакции, критическая масса стратегической нестабильности достигается, когда соединяются обе половины "либерального заряда": максимальная притязательность силы, отбросившей "традиционалистскую сдержанность", с максимальной уступчивостью слабых, отвергнувших «традиционалистскую» героику сопротивления вместе с чувством стыда и достоинства.
Глава четвертая
Милитаристский проект «американского века»: сущность и судьба
§ 1. Социал-дарвинистский «реализм» и гуманитарный идеализм в истории
Характерная особенность современных стратегических аналитиков, оценивающих нынешнюю американскую претензию на мировое господство, состоит в том, что они изначально принимают американскую картину мира в ее онтологических, антропологических и методологических составляющих. Иными словами, сначала принимаются в качестве само собой разумеющихся и безальтернативных американские правила игры, а затем делается вывод, что по этим правилам способен выиграть только чемпион — Америка. Однако опыт истории и ее качественные — формационные — сдвиги свидетельствуют о закономерности изменения самих правил, что обессиливает победителей и дает неожиданный шанс тем, кого эти победители успели списать со счетов.
Принципиальная неадекватность стратегического анализа, ныне преобладающего в среде профессиональных экспертов и разработчиков доктрин, состоит в пренебрежении гуманитарным измерением и духовно-гуманитарной подоплекой современных эпохальных сдвигов. Эксперты разучились мыслить гуманитарно, оставаясь в плену позитивистской традиции, в наиболее чистом виде представленной сегодня носителями американской картины мира. Говоря о раскладе мировых сил, остаются в плену техно- и экономикоцентризма, то есть ограничиваются сопоставлением техноэкономического потенциала ведущих политических акторов и сопоставлением темпов роста как объективного показателя будущего. Говоря о человеке, имеют в виду лишь потребителя, согласного выставлять оценки странам и регионам исключительно в зависимости от величины и содержания предлагаемой потребительской корзины. Все это, собственно, и означает позитивистскую деформацию мышления, разучившегося принимать во внимание собственно гуманитарные ценности и духовные факторы.
Можем ли мы сказать, что соответствующая «деформация» произошла и с самой мировой историй как таковой, что сама история повернулась спиной к духовно-ценностному измерению и механизмы, лежащие в основе исторических сдвигов, относятся исключительно к сфере экономики и техники?
Такое представление еще совсем недавно было характерно для идеологии технического модернизма, наложившего неизгладимую печать на современные теории модернизации, вторичной модернизации, догоняющего развития и т. п. Суть этой идеологии — в постулате линейности прогресса и количественной его измеримости на основе техноэкономических критериев. Однако в последнее время эта идеология подвергается все более аргументированной критике как на Западе, с позиций постмодернизма, так и на Востоке, с позиций культурного плюрализма.
Любопытная попытка реабилитации истории как гуманитарной науки представлена в книге американского «метаисторика» — постмодерниста, профессора Хайдена Уайта. [21]
Автор обращает внимание на тот несомненный факт, что историк, в отличие от обыкновенного хрониста, не просто регистрирует текущие события или извлекает на свет документы прошлого, а представляет нам более или менее связные рассказы об исторически случившемся. Историк — это тот, кто преобразует безличные хроники в сюжеты, имеющие сквозной смысл и представляющие каноническую последовательность завязки, кульминации и развязки.
21
Уайт Х. Метаистория. Екатеринбург, 2002.