Незадолго до того, как в Залесихе появились новоселы, директором МТС был назначен Илья Ильич Краснюк — инженер с тракторного завода. Отдав новоселам свой дом в центре села, он жил теперь в конторе станции.

Закончив рабочий день, Краснюк поужинал тем, что принесли ему из столовой, а потом, не раздеваясь, улегся, как обычно, на диване в своем кабинете. Сняв очки и укрывшись шерстяным одеялом до подбородка, он долго, не шевелясь, лежал с открытыми глазами, радуясь тому, как все окружающие предметы исчезают в сумраке. Это был час решительного и полного отрешения от невероятно колготной, изнурительной директорской работы. Испытывая разбитость во всем теле, Краснюк лежал, думал о жизни и сочувственно слушал, как вздыхал и стонал старый дом-крестовик с обшарпанными стенами, прогнившими нижними венцами, щелястым полом, из-под которого тянуло сыростью, затхлостью и мышиной вонью.

Услышав гвалт молодежи у конторы, Краснюк с досадой оторвался от своих дум, поспешно встал, зажег свет и, чуя недоброе, в ожидании стука в дверь выпрямился, касаясь пальцами края стола, точно в этой позиции он мог как нельзя лучше встретить любые неприятности..

Илья Ильич Краснюк, как говорится в народе, был видный мужчина лет сорока пяти, начавший полнеть, вероятно от долголетней малоподвижной работы, с нежным розовым лицом, какие не терпят солнечного загара, с пышно-курчавой рыжей шевелюрой, под которой надежно пряталась круглая плешинка. Во всем он был весьма приятный, истинно городской человек, и только одно в нем не нравилось никому на станции: собираясь ли с кем-нибудь заговорить, намереваясь ли читать бумагу, он непременно несколько раз кряду передергивал губами и ноздрями, совершенно точно, как это делает что-либо грызущий суслик. Ио все, конечно, понимали, что это всегда неожиданное и некрасивое сусличье движение в лице Краснюка не так важно в человеке.

Хлопнула одна дверь, потом другая, третья, и, наконец, в коридоре под тяжелыми сапогами заскрипели половицы, полетела кружка с питьевого бака, зашуршал сорванный со стены плакат… «Опять Багрянов!» — озадаченно воскликнул про себя Илья Ильич, мигая светлыми ресницами, и даже порозовел от предчувствия неизбежного неприятного разговора: молодой москвич, назначенный разъездным механиком станции, за неделю жизни в Залесихе не один раз уже портил ему кровь тем, что встревал не в свои дела.

Постучав в дверь, Багрянов тут же открыл ее и вошел в кабинет, затем пригласил Репку и только после этого встретился взглядом с Крас-нюком. Сдерживая резко дающее себя знать сусличье движение губ и ноздрей, Илья Ильич спросил его высоким, обиженным голосом:

— Ну, что у вас опять, Багрянов?

В ответ Багрянов шумно, негодующе вздохнул и, обернувшись к Репке, кратко бросил:

— Расскажи!

— А чего тут рассказывать? — неохотно заговорил Тимофей Репка, комкая в руках шапку и отводя в сторону затекший левый глаз. — Драка у нас с Дерябой вышла.

— Драка? — удивился Краснюк. — С Дерябой?

— Ну да, с кем же еще! Конечно, я сознаюсь, я первый дал ему под девятое ребро…

— Так. Значит, зачинщик ты? — Я, сознаюсь…

Лицо Багрянова вдруг стало темным-темно. На мгновение он прицелился в директора пронзительно-дерзким взглядом, потом сурово приказал Репке:

— Расскажи как следует!

— Обождите, вы ездили в бор? — спросил Краснюк, обращаясь к Репке.

— Ездили! — махнув рукой, ответил Репка.

— Ну и что же? Бревна на катки вывезли? Тимофей Репка отрицательно покачал головой.

— Не вывезли? А почему?

— Товарищ директор! — заговорил Репка, всячески помогая себе в воздухе шапкой. — Да пьянствовали мы в лесу весь день! Видите, какое у меня фото? Как у того кота… Погодите чуток, я зараз все начистоту выложу. Можно присесть?

— Садитесь, садитесь, — наконец-то предложил Краснюк и сам опустился в кресло.

— Начинай с вечера, — посоветовал Багрянов.

— Стало быть, началось это со вчерашнего вечера, — начал Тимофей Репка, поминутно стыдливо пряча от директора подбитый глаз. — Попались вчера Дерябе новички… Те, что с Орлов-щины, знаете? Сосунки, а денег много. Так наш Деряба со своими друзьяками за вечер раздел их догола! В одих трусах оставил… А потом, известное дело, на всю ночь гульба. Утром едва головы подняли. Опохмелились, кое-как собрались в лес, а он сует мне в кабину ящик водки. «Холод, говорит, собачий, беру для сугрева». Ну что с ним делать? Прибыли на место, нашли первую клейменую сосну, а она, не поверите, во какая, в два обхвата, и вершиной уперлась в самое небо. Глянул Деряба на сосну, повел глазом от комля до макушки и говорит: «Черт ее не валял такую, хлопцы! Да разве ж ее без пол-литры свалишь?» И пошло! Пока топтались вокруг той сосны, весь ящик опорожнили. А закуска, сами знаете, какая… Было б сало! Опорожнили ящик, сели вокруг той чертовой сосны и давай голосить на весь лес! Все глотки оборвали! Глядь, а уже вечереет.

— И сосну не свалили? — спросил Краснюк.

— Как стояла, так и стоит!

— Безобразие! Ну, а как подрались?

Репка рассказал, как не давал пьяному Дерябе куролесить на тракторе и булгачить народ, как они боролись в кабине за 'рычаги и тем временем наскочили на телеграфный столб…

С каждой минутой, слушая рассказ Репки, Краснюк розовел все ярче, потом все лицо его вдруг покрылось точно моросью, а в неподвижных глазах засияла чистейшая прозелень. Узнав, что Багрянову только выстрелы помогли остановить драку, Краснюк, весь потно-розовый, точно перегревшийся на солнце, поднялся за столом, отшвырнул какие-то бумаги и молча отошел к окну…

— Гнать! Немедленно гнать! Мы требуем!.. — тоже поднимаясь, заговорил Багряное, с надеждой следя за тем, как у директора сжимаются в кулаки сложенные за спиной руки.

— Дерябу? Гнать?! — оборачиваясь, с внезапным удивлением переспросил Краснюк. — Да вы что, Багрянов, в своем уме?

— В своем! — дерзко отрезал Леонид.

— Вы понимаете, что вы требуете? — Понимаю! Гнать, и весь разговор!

— Молоды вы, Багрянов, и горячи, — с сожалением заговорил Краснюк. — Вы думаете, это так просто — прогнать Дерябу? Да кто это позволит нам? Разве можно гнать людей, приехавших на целину? За что гнать? За пьянство? За карты? За драки? Оторвались от дома, получили волю да большие деньги — вот и закрутило. Молодо-зелено… Выйдут в степь, возьмутся за дело и забудут о пьянстве.