Дима не заметил в колодце никакой лестницы, как же оттуда выбралась бабка? Наверное, это все-таки сон, хоть и очень реалистичный. Старуха остановилась в трех шагах от колодца, повернулась к Диме лицом. Он встал и пошел навстречу: ну правда, нет оснований бояться какой-то старушки, вероятно местной бомжихи.

– Здравствуйте, бабушка! – бодро крикнул Дима, предположив, что женщина туга на ухо, больно уж древней она казалась. – Подскажите, где здесь попить можно?

Старуха подвинулась в его сторону метра на три. Именно подвинулась, потому что она не шла и не перебирала ногами. Лицо ее напряглось, глаза сильно расширились, и Дима с содроганием заметил, что они незрячи: у нее бельма. Она принюхалась, как собака, и вдруг из тонких синих губ у нее резко выскочил тонкий, как жало, язык – длиной сантиметров тридцать! Старуха зашипела, как змея, и приблизилась, ничего для этого не делая, еще метра на три.

Издав вопль, Дима кинулся бежать, да так быстро, как никогда в жизни. За ним гналась какая-то непонятная нечисть. В том, что это была именно нечисть, Дима почему-то совершенно не сомневался. Неожиданно дорогу преградил смуглый, красивый мужчина с глазами такими черными, что не видно было зрачков… В правой руке у него была длинная, сверкающая на солнце рапира. Другой рукой он отстранил Диму, сделал выпад и насадил старуху на тонкий клинок, как на вертел…

В вестибюле литфака МГУ у дальней по отношению ко входу стены поставили тонконогий столик с большим портретом покойного профессора Березкина. Фотографию для увеличения подобрали неудачно, изображение получилось слегка размытым и поэтому слегка потусторонним, зато траурный бант в правом нижнем углу напоминал черную хризантему и был пугающе реален.

Рядом с портретом на столике, покрытом черным плюшем, стояла высокая хрустальная ваза с двумя белыми гвоздиками. Каждый, кто входил в вестибюль, встречался глазами с покойным профессором. Многие отводили взгляд и старались пройти побыстрее мимо этого алтаря смерти.

Неподалеку от выхода из вестибюля стояли Лена Апулевич, Шпиль, Катя и Шухрат. Ждали Диму, но он запаздывал, что было для него самым обычным делом.

– Профессор Березкин, кажись, дома парашют забыл… – ляпнул Гарик, мотнув головой в сторону фотографии.

– Дурак ты, Шпиль! Это не повод для стеба… – Катя укоризненно посмотрела на легкомысленного приятеля.

– Жаль Федора Демосфеныча, – вздохнул Шухрат, – я ниже тройки у него никогда не получал… Он добрый был…

– Где же Дима? – Лена бросила на Катю подозрительный взгляд, словно та могла прятать Диму в кармане.

– Лишь бы на экзамен не опоздал… – вздохнул Шухрат, который очень надеялся на Димкины подсказки.

Шпилевский первым углядел Сидоркина в небольшой толпе студентов, только что подошедших к портрету Березкина, и помахал ему рукой. Дима направился к ним, поздоровался, крепко пожал руки Шпилю и Шухрату, кивнув девочкам в знак приветствия. Лена и Катя сразу заметили, что он более бледный, чем обычно, а под грустными глазами залегли у него темные круги. Будто заболел или не выспался.

В коридоре рядом с аудиторией, где должен был проходить экзамен, стоял ровный гул – студенты обсуждали одну только новость: кто будет принимать у них экзамен вместо милого их сердцу Демосфеныча?

Появился замдекана, высокий, начальственного вида господин с небольшой бородкой и манерами барина. Впечатление это усиливали похожие на старомодное песне очки, криво сидевшие у него на середине носа. Обычно студенты никогда не видели его во время сессии. Рядом с ним шел смуглый черноглазый человек в темно-синем, очень дорогом на вид костюме-тройке.

У Димы часто-часто забилось сердце и перехватило дыхание, словно на него вылили ведро ледяной воды: это был человек с рапирой из его сна! Прежде чем зайти в аудиторию, человек оглянулся, просканировал студентов взглядом и задержал его на секунду на Диме. Никто этого не заметил, а Дима, глядя на закрывшуюся дверь, почувствовал дрожь возбуждения.

Староста вызвал первых экзаменующихся, и в коридоре на несколько мгновений воцарилась полная тишина. Затем гул голосов, сопровождаемый лихорадочным шуршанием книжных страниц и хитроумно, в духе оригами, сложенных шпаргалок, снова возник и усилился. Многие из студентов, закрыв глаза, пытались заучить все, чем пренебрегали в течение всего семестра. Поэтому коридор жужжал, как рой потревоженных пчел.

Шухрат тоже что-то бубнил себе под нос, пока Шпилевский не толкнул его локтем.

– Да брось ты, Кум, все равно перед смертью не надышишься. Нет повода для беспокойства – ты же не знаешь ничего, – весело подмигнул он приятелю и громко рассмеялся.

На Гарика сразу же с негодованием уставилось несколько человек. В это время дверь аудитории распахнулась, из нее вывалился в коридор тощий и анемичный Стас Заворотнюков, однокурсник ребят и полный пофигист по убеждениям.

– Ну как? – бросилась к нему Лена.

– Пара, – ответил с досадой Стасик. – Это не препод, а инквизитор! Торквемада хренов, всех топит, как Герасим Муму…

– А как его зовут? – поинтересовался практичный Шухрат.

– Джугаев Нугзар Виссарионович…

Дима вошел в похожую на амфитеатр аудиторию и решительным шагом направился к кафедре, где за длинным столом в гордом одиночестве восседал новый черноглазый преподаватель. Дима поздоровался, протянул свою зачетку. Преподаватель внимательно оглядел его с головы до ног и, улыбнувшись как-то странно, будто и без улыбки, жестом предложил тянуть свой номер из пасьянса разложенных на столе листочков.