Над диваном, на старом ковре в глухих бордовых тонах, на специальных крюках висела старая казачья шашка с полосатым георгиевским темляком. Наталья провела ладонью по изогнутым ножнам. За шашкой ухаживали – на ней не было ни пылинки. На этажерке она заметила бабушкин хрустальный шар на черной резной подставке. И веяло от этих вещей таким теплом, такой силой, что Наталья не могла сдержать радостной улыбки.

Потом Семиглазовы долго пили на кухне чай, красновато-оранжевый, терпкий, и говорили друг с другом так, словно только вчера расстались. Майор был старше Натальи всего-то на год, но считал себя ее защитником и покровителем с малолетства. Вот только с тех пор, как он ушел в армию, виделись они очень и очень редко, буквально несколько раз.

Непростым был их колдовской род, а личная жизнь – несчастливой, ведь всем известно, что если колдун или ведьма и полюбят, а тем паче свяжут себя узами брака, то не жить долго их избранникам… Так вышло и у Майора, и у Натальи. Они оба, похоронив супругов, безвременно и трагически погибших, воспитывали детей: одна – дочь, другой – сына. И вот теперь они вспомнили дорогих усопших и выпили за упокой их душ по рюмке сладкого вина.

– Молчит моя Сашенька, – посетовал Майор, – и все ведовство мое прахом, ничего сделать не могу. Ничего, Натальюшка…

– Коля, я посмотрю девочку, ладно? – спросила Наталья.

– Смотри, – махнул рукой Майор, – может, у тебя получится. А я ничего не вижу, как пеленой все затянуто…

Наталья встала из-за стола, подошла к Сашеньке сзади и опустила ладони ей на голову. И сейчас же ее словно отбросило назад, ударило стеной нестерпимого жара, словно взрывной волной. Явственно слышался грозный гул огня, жадные языки пламени вырывались из дверного проема, а все пространство горящей квартиры полыхало с неистовой мощью. Дикий, животный крик ударил по барабанным перепонкам и отозвался в каждой клеточке тела. Страх наполнил сердце, она ощутила отчаяние погибающих людей настолько глубоко и сильно, что сама закричала от боли.

Видение было таким ярким, что не отличалось силой ощущений и эмоций от реальности. На обгорающей стене Наталья увидела большую семейную фотографию в рамке. На ней осталось только изображение совсем маленькой Саши, а ее стоявшие по бокам родители сгорели дотла, и фотография обуглилась, осыпаясь свернувшимися от пламени краями. Огонь заполыхал еще сильнее, гул перешел в ровное мощное гудение, и стены стали рушиться, погребая под своими останками людей.

Обгоревшая до неузнаваемости женщина с пылающими волосами выбросила в окно совершенно не пострадавшего ребенка, и сразу же вслед за этим поднялась сплошная стена огня, отрезавшая мать от оконного проема…

Лицо Натальи исказилось от сильной боли, слезы хлынули из глаз, и, когда она отняла руки от головы девочки, у нее на ладонях вздулись пузыри ожогов. Саша поймала руки Натальи, сжала их в запястьях и, наклонившись, дунула по очереди на ладони. Жуткие пузыри и кровоточащие трещины уменьшились на глазах, а через некоторое время исчезли вовсе.

– Спасибо, милая, – сказала Наталья девочке, – ты умница!

Майор утер выступившие слезы, стесняясь их, как и любой сильный мужчина.

– Сына со снохой огонь взял, а Сашеньку отпустил… Только вот молчит с тех пор моя внучка. И не улыбается…

– Тяжкий это груз, – вздохнула Наталья, – и не каждому взрослому по плечу…

Саша кликнула на клавиатуре компьютера: из принтера медленно выполз рисунок: девочка на фоне горящего дома, окно, окруженное языками пламени, и в нем две фигуры с воздетыми руками – мужская и женская…

Алексей Сеич в силу своего статуса мажордома старался пребывать в курсе всех событий на вверенной ему территории. Он знал, что Дима уехал в университет сдавать экзамен, и очень за него переживал. Старик относился к Сидоркину-младшему как к собственному сыну, тем более что своих детей у него не было. Поэтому, когда Дима буквально ворвался в холл особняка на Рублевке, да еще пнул перед этим тяжелую входную дверь ногой так сильно, что гром пронесся по всему дому, дворецкий понял, что случилось страшное. Он сразу заметил, как расстроен его любимчик, ну просто лица на нем нет.

– Ну как наши успехи, Дмитрий Родионович? – поинтересовался дворецкий, выходя навстречу с сочувственной улыбкой на покрытом морщинами лице.

– Полный облом, Алексей Сеич, – ответил тот, швыряя сумку на диван и садясь рядом с видом вернувшегося домой странника.

– Что ж так-то?

– Новый препод просто зверь какой-то, – неохотно выдавил из себя Дима. – Всех подряд заваливает, да еще и издевается…

Он вдруг заметил, что через перила беломраморной лестницы, ведущей на второй этаж, перевесилась Изольда и, не скрываясь, подслушивает разговор. Дворецкий тоже заметил это, после чего с достоинством ретировался. Дима и не думал его осуждать за отступление на заранее подготовленные позиции. Уж кто-кто, а он сам хорошо знал способности Изольды использовать слухи и сплетни против своих оппонентов…

– Ты не сдал экзамен, Димочка? – Голос мачехи был исполнен печали. – Вот папа-то расстроится… И родители Лены Апулевич тоже…

Изольда медленно спустилась по беломраморной лестнице в холл.

– Да родичам-то Ленкиным какая разница? – Диме не удалось справиться с раздражением. – Их только деньги волнуют…

Он с осуждением посмотрел на Изольду: она не меньше Апулевичей зациклена на денежных делах! Интересно, если бы Родион Сидоркин был скромным служащим в какой-нибудь фирмочке или банке, она бы тоже вышла за него замуж? Вряд ли…