Он вышел, хлопнув дверью.

– Пойдемте. Уже пора спать. Он просто переутомился. – Графиня похлопала мадемуазель Смит по руке. – Всем ясно, что у него приступ раздражительности. – Она поднялась и скорчила Элпью гримасу. Затем, ведя девушку к двери, попросила Элпью: – Забери кастрюлю с клеем к себе.

– Которую из кастрюль, мадам?

– Ту, что висит над огнем.

Элпью сняла кастрюлю с крюка и ушла.

– Что ж, Леонора, вы устали, я устала. Предлагаю разойтись по комнатам и лечь спать.

– Почему он принял меня за шпионку?

– Он перевозбудился.

– Тут что-то другое. – Леонора схватила графиню за руку, – я хочу знать, что я не так сделала. До того, как стража увезла леди Прюд, она все требовала от меня признания.

– Признания в чем?

– Она не говорила. Только все повторяла: «Признайся. Скажи правду. Тебе ничто не грозит, если ты признаешься. Я знаю, с тобой плохо обращались. Я прослежу, чтобы ты получила то, чего заслуживаешь…»

Прижимая к груди кастрюлю, Элпью торопилась к своему дому. Она толкнула дверь, но та оказалась закрыта. Элпью постучала. Никто не вышел. Она постучала снова и барабанила до тех пор, пока в замке не повернулся ключ, дверь приоткрылась и в образовавшуюся щелочку выглянула консьержка.

– Мадам, – сказала Элпью, – я иду в свою комнату.

– Уже поздно, – ответила женщина. – Я устала от всех этих хождений.

– Мадам, – рассердилась Элпью, – я вышла, теперь вернулась. На что тут жаловаться?

– Весь день по этой лестнице топали: мужчины на высоких каблуках, мужчины с докторскими сумками. Вы, часом, не проститутка?

Элпью вздохнула.

– Я похожа на проститутку?

Женщина молча окинула ее взглядом.

– В комнатах готовить нельзя. – Она указала на кастрюлю. – Я не хочу, чтобы пожар уничтожил дом.

– Это не еда, а клей.

– А я – королева Ниневии.

– Так как, ваше величество, можно войти? – Элпью толкнула дверь.

– Мне платят за то, чтобы я следила за комнатами. – Консьержка посторонилась, и Элпью вошла. – Я не хочу, чтобы меня обвинили, будто я превратила дом в бордель.

– Что тут у вас за шум? – На первой лестничной площадке открылась дверь, и высунулась голова. – Я пытаюсь уснуть. Некоторым из нас с утра на работу.

– Вы! – Сыщица мгновенно узнала женщину, передавшую ей записку в приходской церкви. Взбежав по лестнице, Элпью сунула в дверь ногу. – На какую работу? У вас же как будто нет средств? Вы все время клянчите деньги.

– Это моя работа, если хотите знать! – крикнула женщина, пытаясь вытолкнуть ногу Элпью и захлопнуть дверь. – Кто-то занимается грабежом на дорогах, кто-то шарит по карманам. Я тоже облегчаю кошельки, но хотя бы делаю это благопристойно.

– Зачем вы написали записку, которую передали мне в церкви?

– Я не писала, – ответила женщина. – Передача записок – это побочный заработок. Обычное дело в Сен-Жермене.

– Хорошо, вас попросили передать ее мне. Тогда скажите, кто вам заплатил?

– Вы оставите меня в покое, если я скажу вам?

Элпью кивнула.

– Леди Прюд. – Элпью убрала ногу, и женщина захлопнула дверь, крикнув напоследок: – Скряга! Всего пятьдесят су заплатила.

Графиня поднималась на чердак, напевая себе под нос, чтобы было не так страшно в темноте. В голове мелькал образ мертвой Изабеллы, лежавшей на полу. От каждого скрипа леди Анастасия замирала, в ужасе озираясь по сторонам. Нервы ее были натянуты до предела.

Свернув в чердачный коридор, она увидела, что из-под ее двери пробивается неровный свет свечи. Графиня подкралась и приложила к двери ухо. Из комнаты доносился едва различимый звук, похожий на всхлипывание.

В этот момент на лестнице послышались чьи-то торопливые шаги. Свет не появился, следовательно, у этого человека, как и у нее, свечи не было. Графиня метнулась в сторону и спряталась в дверной нише комнаты Изабеллы Мердо-Мактавиш.

Это оказался Роджер. Тоже заметив свет в комнате графини, он послушал под дверью.

Решительно распахнул дверь и вошел.

Последовала какая-то возня, стоны усилились. Через минуту дверь снова открылась. Потом свет погас, и вышел Роджер, неся на руках герцогиню де Шарм.

Графиня наблюдала, как Роджер осторожно спускается по лестнице, прислоняясь к стене, чтобы удержать равновесие. Герцогиня как безжизненный груз лежала у него на руках, ее голова покоилась на груди лакея. На мгновение графиня увидела ее лицо. Подобно лицу Ниобеи, [107] оно было залито слезами, прочертившими вертикальные дорожки на пухлых щеках, покрытых белилами.