И некоторым временам года следовало миновать, а некоторым миновать не следовало, когда любое время года, доброе ли, злое ли, могло вдруг украситься в книге с новехонькими страницами из тончайшего пергамента записью наподобие нижеследующей: «В году, когда дожем Венеции был Фулано, камень, именуемый „Аэйтосом“, нашли в орлином гнезде на верху разрушенной башни». Что же до достоинств того камня, то о них никогда не сообщалось, ибо те, кто заплатил, чтобы знать, и так знали, а те, кто не заплатил, знать нужды не имели. Достаточно лишь сказать, что камень тот носили обычно на легкой золотой цепочке, пропущенной через петельки в нижней рубашке — над самым пупком или чуть ниже.

В год же, когда находили камень Аэйтос (порой именуемый также камнем «Стамопетра»), фамилиям, чьи люди его находили (а по указу сената то были лишь благородные, но пришедшие в упадок семьи, чьи главы лишились правой руки на воинской службе республике, — и лишившиеся левой руки в счет тут не шли), — таким фамилиям выпадал тогда особый почет. Согласно обычаю, они давали великий пир с жареной ягнятиной и бараниной (вместо обычно предпочитаемой телятины), приготовленной с шалфеем, превосходной лекарственной травой, к тому же придававшей баранине лучший вкус. Ибо люди мудрые всегда готовят мясо с шалфеем; не зря же написал ученейший Теофраст: «Едва ли должно умереть тому, у кого в саду произрастает шалфей».

А как-то раз в такой год нашелся один монах — несомненно, безумец, который взялся настаивать, чтобы Великие Фамилии пригласили на упомянутый пир бедняков. Да кто его послушал? Братец Маффео тогда метко подметил: «Марон! Богатый всегда должен печься о богатом. Ибо иначе кто о нем будет печься? Не бедный же!»

Наконец, все увидели внизу сверкающую полоску широкой реки. Когда белые нефритовые фениксы опустились почти к самой земле, хохочущая обезьяна высыпала из своего рукава пригоршню комков рисовой бумаги, которые немедленно превратились в коней Поло и их поклажу. С разинутыми ртами поглазев на диковинное зрелище, люди принялись торопливо слезать с белоснежных птичьих спин. Затем все низко поклонились Царю обезьян и сфинксу. Те тоже изобразили прощальные поклоны — и сияющая стая вновь поднялась в небо.

Оглядев пейзаж из туманных утесов, зарослей тростника и бесчисленных рыбацких лодок, Поло удостоверились, что достигли берегов самой оживленной водной артерии в мире: Янцзы-цзян. А вместе с ними, завернутая в загадочный рунный ковер, там оказалась и Спящая Красавица.

Мессир Марко Поло записывал в свой путевой дневник: «Мутная река Янцзы-цзян широка как море, а судоходство на ней превосходит судоходство на всех реках и морях христианских стран, взятых вместе. Текут ее воды через шестнадцать провинций, а на ее изобилующих утесами берегах расположилось более 200 людных городов. Есть там и множество каменистых островов, где стоят храмы идолопоклонников. Великий хан получает таможенные пошлины с более чем 200000 судов, что ежегодно по этой реке плавают, — начиная от плотов и кончая одномачтовыми тростниковыми лодчонками. Вверх по течению везут соль и приморские товары, а вниз каменный уголь и прочее добро из глубинки. Порой целые табуны коней тянут суда вверх по течению, ибо оно здесь весьма изрядное…»

Поло вскоре сообразили, что приземлиться им случилось в том месте, где полноводная река втекает в изобильную южную провинцию Манзи. Что к лучшему. Здесь весьма нетрудно будет через императорскую почтовую систему получить надежный корабль и направиться вниз по течению к Янчжоу. Туда, где Янцзыцзян встречается с Великим каналом Хубилай-хана, этим вновь восстановленным чудом инженерного искусства, что связывает богатые земли Манзи с зимней столицей в Ханбалыке.

— А уж там мы представим великому хану и его чародеям пополнение гарема в лице Спящей Красавицы… попросим в награду позволение отбыть домой… и пустимся домой, в родную Венецию! — восклицал Маффео, радостно потирая руки. — Ах, кажется, я уже чувствую вкус красного вина и теплого пшеничного хлеба!

— Сначала надо добраться до Ханбалыка… потом получить у великого хана отставку… а только потом мы сможем отправиться домой, — вздыхал Никколо, перебирая свои лучшие нефритовые четки.

— А еще раньше нам следует подыскать корабль, — напомнил им Марко.

Тогда они стали искать корабль — и вскоре его нашли, воспользовавшись вместо платы серебряной табличкой с печатью великого хана. Но почему пышнобородый куманский чиновник на таможенной станции изучал их таким долгим и пристальным взглядом? И не шепнул ли он что-то на ухо другому светлокожему куманцу, своему подчиненному? Впрочем, учитывая усталый и измотанный скитаниями внешний вид троих Поло, оснований для особого беспокойства как будто не находилось.

Заодно с конями и поклажей погрузившись на борт одномачтового речного судна, путники, после стольких месяцев лишений, приятно удивились его простору и удобству. Корабль же поднял паруса и быстро направился вниз по течению, позволяя мессирам Никколо, Маффео и Марко Поло, неспешно расхаживавшим по деревянной палубе, благосклонно обозревать великое разнообразие речного торгового транспорта. Свежее нижнее белье на чисто вымытых телах также доставляло венецианцам несравненное удовольствие. Бороды и волосы их были аккуратно подстрижены прислугой катайского капитана.

— Ибо при дворе великого хана мы не должны выглядеть — или пахнуть, как варвары, — заметил Никколо, пока дородная служанка втирала в его обветренную кожу ароматное масло и развлекала всех забавными россказнями.

— Воистину, благородные господа, река эта изобилует преданиями, рассказывала она, растирая Никколо лоб. — Как-то раз капитан взял с собой целую баржу каменного угля, которую следовало выгрузить в одном отдаленном городишке рядом с одним старым каналом. Его и каналом-то было не назвать так, ручеек какой-то. И, значит, пристал капитан там на ночь, а на рассвете смотрит — ни корабля, ни реки! Ничего, кроме груды каменного угля в пыли у сгнившей пристани, капитанского груза и команды! По-простому говоря, господа хорошие, плыли они по реке-призраку. А как же иначе? У каждого человека, вещи и местности есть дух, который может ожить. Порой дух принимает вид человека, а этот сделался рекой. В смысле, там когда-то была река — и теперь она изредка возвращается, чтобы течь только один день и одну ночь.