— Ах, вот и она, наша прекрасная прогульщица, со своим господином, обожаемая и обожающая! — воскликнул Уиттэйкер, проследив за взглядом Гловера. — Какая трогательная сцена! Кто из нас использует эту сцену в своей пьесе? Уступлю ее тебе, Гловер, если только ты не превратишь все в фарс.

— Я пишу комедии, потому что они продаются, Уиттэйкер.

— Ты излишне чувствителен сегодня, мой друг. Бери пример с меня! Поменьше поклоняйся музе.

— Тебе, Уиттэйкер, не приходится зарабатывать на жизнь работой. Я только приступил к созданию своего истинного творения.

— Дорогой сэр, мы надеялись услышать небольшую часть вашей новой работы сегодня вечером, — заметил кто-то из их компании.

— У меня отпало всякое желание, когда подошла моя очередь, — пробурчал Гловер.

— Неужели отсутствие нашей прекрасной дамы так повлияло на твое настроение? — поинтересовался Уиттэйкер, нанося предательский удар приятелю в спину. — Боже мой, я прав! Выкинь ее из головы, забудь о ней, Гловер! Поверь мне, дружище, ты ей вовсе не интересен.

— Но почему я не могу ценить ее мнение? — пробормотал драматург. — Леди Инглбур называет миссис Дарси одной из самых оригинальных женщин, которых она когда-либо встречала. Она особенная, и ей присуще сочетание ума и высоких принципов.

— Между тем некоторые из нас больше ценят ее за лукавство и прекрасные глаза.

— Можешь смеяться, Уиттэйкер, сколько тебе влезет. У тебя особые наклонности. Я же восхищаюсь ее мыслями.

— Она не раскрывает своих мыслей, мой введенный в заблуждение друг. Но так или иначе, ее юмор забавляет меня.

Гловер лихорадочно оглядел сидевших в зале. Большинству этих мужчин хватало порядочности счесть игру, затеянную Уиттэйкером, предосудительной, но стервятники «Зависть» и «Злословие» уже парили у них за плечами. Он откинул назад черные волосы.

— Надеюсь, не все из нас такие циники. — Он так резко подскочил, что уронил стул.

— Если ты надеешься наставить рога ее мужу, советую оставить эту мысль, — вкрадчиво произнес Уиттэйкер, и в глазах его мелькнул зловредный огонек. — Она слишком умна для этого.

Черные глаза Гловера зажглись в ответ таким отвращением, что Уиттэйкер вздрогнул.

— Вы мне отвратительны! — процедил Гловер и, бросив несколько монет на стол, ушел.

— Мистер Уиттэйкер, не следует так говорить о даме.

Уиттэйкер, вздернув брови, посмотрел на говорившего, потом оглядел остальных, упиваясь написанным на их лицах неодобрением.

— Лицемеры, — бросил он им с ленивой усмешкой.

Спальню освещали лишь отблески догорающего огня. Элизабет примостилась подле мужа, и он отодвинул прядь волос с ее лица.

— Элизабет?!

— Да?

— Ты любила бы меня, если бы я был беден?

— Нисколечко.

— Я серьезно.

— И я серьезно. Будь ты беден, ты с восторгом танцевал бы со мной в ту нашу первую встречу на ассамблее в Меритоне. Ты же тогда заявил, что я недостаточно привлекательна, чтобы обращать на себя внимание, и твоя неприязнь оказалась взаимной. Выходит, надежным предшественником нашей любви стала именно обоюдная нерасположенность друг к другу.

— Прошу тебя, хоть минуту побудь серьезной.

— Как я могу отвечать серьезно на такой вопрос? Если серьезно, я не знаю. Таким, какой ты есть, ты частично обязан своим положением в обществе.

— Да, я имел все для богатой жизни, кроме самой жизни.

— Как же тебе повезло, что ты нашел меня. — Она ласково засмеялась и, прижавшись к нему, снова поцеловала.

— Милая моя Элизабет, только не разлюби меня.

— Ты слишком много думаешь, Фицуильям.

Он почувствовал мягкое тепло ее губ у себя на лбу, потом на губах и притянул к себе.

Утром Элизабет с восторгом принимала раннюю посетительницу в своей малой гостиной.

— Эмилия! — воскликнула Элизабет. — Какая вы умница, вы пришли как раз тогда, когда я думала о вас.

— Дорогая Элизабет, ну, конечно, я умница, — ответила ее приятельница и погладила отрез вышитого золотом шелка. — Какая красота. Леди Нортби с ума сходит от зависти, гадая, где же вам удается найти подобную красоту.

— Ее милости не повезло с родственниками. В ее семье нет никого, кто занимался бы торговлей. Это кайма для сари делается в мастерских при индийском дворе, и ничего подобного к нам традиционным путем не попадает.

— Подарок от вашего дяди, мистера Гардинера, как я полагаю.

— Вот именно. Его преподнесли в дар его агенту, тот передал его моему дяде, дядя — мне и, наконец, я — вам.

— Как же мне принять такой подарок?

— С таким же удовольствием, как я взяла у вас ваши бесподобные перья. Уилкинс имела наглость сказать мне, что нельзя вставлять их в мой новый тюрбан, поскольку их могут узнать. Как будто меня это волнует! Лет через десять я смогу рассказать, что я носила их с гордостью с тридцатью различными шляпами.