«Гордость Муррея» и «Уорджери» повернули назад, но на борту «Филадельфии» был груз муки, кроличьи капканы и боеприпасы, заказанные торговцами из поселка Данлоп. Кроме того, Брентон рассчитывал взять обратно груз шерсти, если стрижка будет закончена ко времени их прибытия. Надо было либо продать товары себе в убыток, повернуть обратно и попытаться, подобно другим пароходам, взять груз шерсти в Толарно и других поселках в низовьях Дарлинга, либо упрямо продвигаться вперед, не останавливаясь ни дном, ни ночью. Брентон выбрал второе.

Река меж тем катастрофически мелела.

В это трудное время характеры у людей стали портиться. Когда шкипер баржи, не сменявшийся полсуток подряд, заснул на дежурстве, вследствие чего баржа врезалась в берег и завязла в глубокой грязи, многие из экипажа сердито чертыхались и поминали предков. К счастью, баржа не была перегружена и ее удалось довольно быстро столкнуть на воду.

Однако неудачи продолжали преследовать их. Тедди Эдвардс поставил на повышение уровня реки – и проиграл. За одну лишь ночь река обмелела на целый фут, а за следующий день – еще на шесть дюймов. Пути к отступлению были отрезаны, а скоро стало невозможным и продвижение вперед.

У маленького трактира под Уинваром они стали на длительную стоянку, с трудом преодолев каменную преграду, отделявшую от фарватера глубокую заполненную водой впадину с четверть мили длиной. За естественной дамбой в виде каменной гряды они были в безопасности. С обеих сторон судна натянули просмоленную парусину, защищая палубу и борта «Филадельфии» от дождей. Команда была переведена на половинное жалованье и принялась за уборку и покраску судна, – нужно было хоть как-то занять людей.

Чарли перебирал и чистил двигатель; Тедди приводил в порядок записи в судовом журнале, благо новых записей делать теперь не приходилось, и подрисовывал стершуюся и износившуюся карту; Бен перечитал все книги, которые были у Дели, а Дели рисовала – по утрам и на заходе солнца, когда краски неба и спокойные воды, теряющиеся в ярком свете дня, выступали отчетливее, оттененные золотом и багрянцем зари.

Приречный ландшафт почти пугал ее, такой он был безжизненный. Главное состояло не в том, что не на чем было задержаться глазу, но эта бескрайняя, безлюдная пустыня порождала в ней безысходное чувство неподвижности и безжизненности.

Сначала все шло хорошо. Дели чувствовала себя спокойной и счастливой. Они с Брентоном чаще бывали вместе. Рисовать ей было удобнее с неподвижного судна. Однако ей недоставало того ощущения покоя, которое рождалось непрерывным движением судна. Она испытывала это чувство только тогда, когда перемещалась в пространстве под воздействием внешней силы, и чаще всего – на реке. Когда берега, деревья, вода бежали мимо нее назад, ее внутренняя тревога унималась, движение порождало в ней чувство гармонии всего и вся: хода времени, вращения земли, движения звезд. Теперь же река остановилась в неподвижности, ее высокие берега выгорели, а нижние их участки кишат ползучими ядовитыми тварями и паразитами.

«Филадельфия» болталась в душном пространстве между берегами, палимая безжалостным солнцем; вонючие запахи поднимались от гниющих в воде бревен и дохлой рыбы. Судно, казалось, испытывало такое же недовольство и раздражение, что и люди. Команда ворчала, что капитану не следовало пускаться в столь опасное предприятие и забираться в такую даль по мелеющей реке, да еще в сухой сезон. Крепкие задним умом, они утверждали, что наперед «знали» к чему это приведет, хотя на самом деле ни один из членов команды ничего подобного не говорил. Вследствие нервного перенапряжения часто вспыхивали ссоры.

Тедди Эдвардс встал перед выбором: ждать здесь с грузами и экипажем в надежде, что в Квинсленде пройдут дожди, которые повлияют на уровень реки и позволят им добраться до Данлопа. Либо сократить расходы, рассчитать команду, кроме двух-трех человек, и вызвать из Берка обоз повозок под грузы, что будет стоить немалых денег.

Небо оставалось чистым и самая мысль о дождях, хотя бы в далеком Квинсленде, казалась абсурдной, но Брентон ждал. Плотные белые облака, собиравшиеся на горизонте, точно мраморные дворцы, проплывали с засушливого запада, отбрасывая кратковременную тень, такую густую, что она казалась весомой. На большой высоте можно было видеть пару орлов с клинообразными хвостами, бесконечно кружащими в раскаленном голубом небе.

В один прекрасный день с верховьев реки прилетела стая пеликанов, рассекая воздух размеренными взмахами крыльев. Их водоемы высохли, и они пустились на поиски пристанищ на реках Анабрани и Муррей. Брентон устремил на них хмурый взгляд: счастливые! Им не придется торчать в грязной луже, у них есть крылья, которые унесут их отсюда.

Он обернулся на звук выстрела, раздавшийся за его спиной. Кочегар с лицом, искаженным ненавистью, прицелился снова, но Брентон подбежал и отвел ствол ружья в сторону.

– Я тебя предупреждал, чтобы ты не стрелял в пеликанов?! – Брентон весь дрожал от ярости.

– Никого нельзя стрелять в этой вонючей лохани! То уток не трожь, теперь пеликанов! Кем ты себя воображаешь? – и он снова поднял ружье, хотя птицы были уже недосягаемы.

В одно мгновение ружье, выбитое из рук кочегара, полетело на доски палубы. Тот зарычал и сжал кулаки. Молниеносным ударом Брентон уложил его на палубу рядом с ружьем. Стив поднялся, держась за скулу, мрачный, словно туча, но не тронул ружья. Брентон поднял его, приставил к кожуху колеса и направился в свою каюту. Стив, самолюбие которого было уязвлено, увидел кока, со злорадством глядевшего на него из двери камбуза.