Шрифт:
— Что ж, верно,— согласился Николаев.
— Рассказали бы нам, какие новости в районе,— попросила Ирина Михайловна, намереваясь сменить тему.
— Приехала на уборку молодежь из Болгарии. На нас сейчас весь мир смотрит: быть целине или не быть? Есть и медицинские новости. В поселок доставили подарок Вильгельма Пика — передвижную зубоврачебную амбулаторию. В вагоне две комнаты, на прицепе своя электростанция. Отопление, освещение, рентген, радио. Очень уютно, очень удобно.
— Очень!— согласилась Ирина Михайловна.— А пока мы пешком целину меряем, голосуем, кто подбросит.
Машина вздрагивала, пофыркивала, как нерасседланный конь.
— Садитесь, подвезу.— Николаев теперь обращался только к Ирине Михайловне. На Женю он глянул мельком, будто они и не разговаривали раньше.
«Вредный,— подумала девушка.— Мстительный».
Медички уселись, и газик зарокотал, задрожал, будто собрался подняться на дыбы, наконец, тронулся, понесся. Под колесами закипела пыль.
–– Привила, значит,— успела шепнуть Ирина Михайловна.— Это же Николаев, секретарь райкома.
— Ух, как страшно!— Женя даже зажмурилась. Она гордилась своей удалью.
Узкая лента дороги разрезала волнистую желтизну поля, уходящего вдаль, на край земли, к самому небу. Вдали стояли низкие белые облака, ровно отчеркнутые снизу и извилисто клубящиеся поверху. Ни косогора тебе, ни леска, только ровное пшеничное море вокруг.
Над головой пролетела стая диких уток, одинаково длинношеих, будто насаженных на вертела. Тянуло свежим ветром утра, влажным запахом трав и озерной воды.
Жене показалось, Николаев молчит умышленно, высокомерно, и она неожиданно спросила:
— Товарищ секретарь райкома, а как вы реагировали на заметку «Жили-были» в нашей газете?
Он полуобернулся, держа руки на баранке. Машину то и дело встряхивало на колдобинах.
— Про бытовые неурядицы? Хлестко написано, сердито и, в общем, справедливо. Приезжему журналисту наши недостатки виднее.
Женя подмигнула Ирине Михайловне.
— Плохо вы знаете свой актив, товарищ Николаев,— заметила Ирина.— Фельетон написала Женя Измайлова, медсестра, которая вам сделала прививку.
— Вот как! И медицинская сестра, и журналист — хорошее сочетание.— Николаев даже притормозил в честь такой новости. Проехали колдобину, и он снова дал газу— Вы, что же, только с критикой намерены выступать?
— Лекарство горькое, но оно излечивает,— назидательно отозвалась Женя.
— Всякое лекарство есть яд, если не соблюсти дозу,— в тон ей сказал Николаев.— Поверьте, я не знал, что это вы написали. Хорошо, с задором. У нашей районки совсем небольшой актив селькоров. Написали бы вы о нашем передовике, к примеру, о Хлынове. Замечательный парень, поверьте! Комбайнер, тракторист, шофер, мастер на все руки. Вроде вас, Женя Измайлова.
— Нет, селькором я не смогу. В больнице много работы и вообще... А «Жили-были» написала, потому что разозлилась.
— Фельетон вы написали со злости, а о Хлынове можете написать по доброй воле,— продолжал Николаев ненавязчиво, как бы, между прочим.— Да и не обязательно о нем, можно написать о ком угодно, важно другое, то, что вы можете писать, а такое умение не всем дано. Я, к примеру, не могу... А ведь приятно, когда напечатают, верно?
Женя молча кивнула. Наверное, было бы сейчас спокойнее, если бы они ехали вдвоем в машине и ничего друг о друге не знали...
Медленно проходили комбайны, скрывались за увалом, затихали. Давно сошла роса, сухое жнивье лоснилось, маслянисто блестело. Сновали автомашины, как зеленые жуки на золотом фоне. Жене думалось, вся земля теперь желто-рыжая и не найдешь на ней уголка другого какого-нибудь цвета. Невиданный урожай. Она вспомнила слова Леонида Петровича: «Не урожай, а стихийное бедствие».
Николаев вел машину, терпеливо прижимая ее к обочине. Местами приходилось выруливать на стерню, уступая дорогу встречным машинам с зерном. Временами газик останавливался, пережидая встречный поток, однако Николаев не сердился, не возмущался. Казалось, он готов уступить не только дорогу, но и свою машину и пойти пешком в сторонке, лишь бы не мешать рейду грузовиков с тяжелыми кузовами, налитыми пшеницей.
Радость, которую испытывал Николаев при первых вестях о хорошем урожае, давно сменилась чувством озабоченности — а как с этим урожаем справиться?
Стерня вызывала в нем удовлетворение, а нескошенный массив — беспокойство. Николаеву казалось, массив не уменьшается, а становится все больше с каждым днем. Темпы уборки отставали от сроков.
Потянулись поля зерносовхоза «Изобильный».
— Стоят, стоят хлеба, чёрт тебя возьми, Митрофан Семеныч!— пробормотал Николаев.
Он имел в виду директора «Изобильного» Митрофана Семеновича Ткача. Знатный хлебороб оказался нынче не на высоте положения. Впервые по всему району решено было проводить уборку раздельно и начать ее па две недели раньше обычных сроков, когда колос войдет в стадию восковой спелости. Ткач от раздельной сразу же отказался, почти демонстративно, но после того, как райком вынес ему порицание, пошел на уступку и пустил, скорее для видимости, три самоходных жатки. Трудный он человек, Ткач, упрямый, своенравный, всегда своего добьется.