Сгоряча сейчас ничего не отыщешь. Я успокоился, присел на скалистый выступ и попытался покопаться в своей бессмертной памяти — бесконечной, как сама Вечность. Отрешившись от окружающего мира и настоящего момента, я уходил в себя, в свои прошлые жизни. Все дальше и глубже, в исчезающие далекие века… И заколыхались тени минувшего. Образы, видения скакали, обгоняя друг друга, и разбредались по темным закоулкам, гасли… Нет, в этой толчее ничего не отыщешь.

Я решил начать воспоминания со своей последней вещественной жизни на планете Таир-3. Предстала эта жизнь сейчас со всеми подробностями, как будто это было вчера. Тут уж я ничего не упущу, ни одной мелочи. Буду обращать особое внимание на все странное и необычайное, что намекнуло бы на возможность иного, обходного пути. Я хочу обмануть Вселенную, найти лазейку в желаемую земную жизнь — в детство пастушка, в зовущие песни свирели. Начну с того момента, когда я с планеты Таир-3 отправился в злополучное плавание по звездному океану. Вот тут уж странностей было хоть отбавляй…

Странности начались еще до мятежа. Странности сначала со мной… Уверен, что каждому пришлось испытать в детстве миг, когда душу опалят вдруг вопросы: «Кто я? Откуда я? И где я был до этого?» А в том, что именно был, и был всегда, не таилось в детской душе никакого сомнения. Потом, в суете и тревогах взрослой жизни, все забывалось, считалось младенческой блажью. А напрасно. Детство гениально. В эту пору, когда сознание еще не захламленно, не придавлено земным, обыденным опытом, частенько просыпается опыт космический, изначальный. И в этих детских вопросах — «самых глубоких и страшных», как сказал один поэт, — и смятение, и удивление перед миром, и какой-то завораживающий страх. «Вселенский страх», — как сказал бы наш капитан.

Но почему нечто подобное, некое детское смятение я пережил, когда мне перевалило за тридцать лет? Было ли это предчувствием того страшного и непонятного, что случилось потом, вблизи Гиблого моря? Было ли это предвестие, чуть ли не зов иного моего бытия?..

В тот памятный день с кисточкой в руках я стоял на каменистой возвышенности. Внизу — портовый городишко с кривыми грязными улицами, чуть дальше _ уютная бухта с ветровыми парусными кораблями. Могучим красавцем выделялся наш световой звездный фрегат.

Подул слабый ветер. Рядом со мной, в роще, зашелестели листья. Оттуда вспорхнули две птицы и полетели ввысь, туда, где сквозь тонкие перистые облака светило солнце… Вдруг что-то дрогнуло в груди, мое «Я» словно растворилось в небе и вслед за птицами улетело… А там, за облаками, раскрылись засолнечные дали и распахнулась Вечность. И что-то озарилось в душе моей и перехватило дыхание: я жил всегда, я — Бесконечность…

«Что за чушь», — опомнился я, встряхнув головой.

Ко мне на холм поднимался капитан фрегата. Вот ему-то больше подходят такие наваждения: человек он не то чтобы верующий, а ищущий некое идеальное начало мира. Космическую душу, что ли? Вот и сейчас, видать, ему не терпелось завести со мной разговор на вселенские темы.

— Романтик, — с улыбкой сказал капитан, кивнув на этюдник, где стоял мой неоконченный пейзаж. — О чем задумались твои деревья и кусты, тихие воды и облака? О чем грустят? Не знаешь? А я вот знаю. В твоей картине метафизическая печаль! — воскликнул он, подняв палец. — Да, да! За нашим физически видимым миром скрывается невидимый, но главный мир. Вот ты не веришь в него, а сам в своем творчестве так и рвешься в зону великих смыслов бытия.

«Ну все. Вскочил на своего любимого конька, теперь не остановить», — с улыбкой подумал я и попытался сменить тему разговора:

— Я стараюсь разгадать и запечатлеть красоту мира. Вот и все.

— А красота — это и есть выражение вечного и бесконечного…

— Ладно, капитан, расскажи лучше, что нового узнали о чужаках из движущихся картинок.

— Движущиеся картинки? — рассмеялся капитан. — Фильмы! Они называют их фильмами. Пора привыкать. Эх, отстали мы от них. «Типичное средневековье», — сказали они о нас. У них наука, а у нас еще верят в алхимию, у них космические корабли, а у нас парусные шхуны и фрегаты с медными пушками. Крепко мы отстали. Для нас даже фильмы в диковинку.

— Что же все-таки узнали наши ученые из этих… из фильмов?

— Окончательно убедились, что пришельцы такие же люди, как и мы.

— Знаю. Такие же у них ноги и руки, глаза и уши. Но почему они не могут жить в межзвездном океане?

— Не привыкли. Они дышат только планетным воздухом, как мы сейчас. Для них звездный океан и его воздух — вообще загадка. Их ученые считают, что это какая-то гравитонная среда. Вода — жидкие гравитоны, воздух — газообразные. Спрашиваешь, что такое гравитоны? То ли частицы, то ли волны тяготения. Но как бы уже погасшие, потерявшие энергию… Да, ошеломил их наш мир. У них все иначе. Раньше мы считали, что наш звездный мир и есть вся Вселенная. Оказывается, что мы только островок, что таких звездных скоплений — шаровых, плоских, как тарелки, спиральных — великое множество. Это галактики, удаленные друг от друга на немыслимые расстояния.

— Свою галактику они называют уж очень вкусно, — усмехнулся я. — Кажется, Молоко…

— Млечный Путь, — поправил капитан. — А нашу — Заколдованным Шаром.

— Как это понять? — спросил я.

Но в это время на фрегате прогрохотала пушка и послышались звуки трубы, призывающие капитана. _ Ну и команда. Опять не поладили, — поморщился капитан и стал спускаться с холма.

Прихватив этюдник, я пошел за ним. И еле поспевал. Несмотря на свой солидный возраст, шагал капитан весьма энергично. Чувствовалась в этом, однако, некоторая нарочитость. Постаревший звездный волк хотел подчеркнуть, что для световых плаваний он еще пригоден.