Помню, как после Крыма командир полка послал меня и Серегу Нестерова в дом отдыха на 10 дней. До­бирались на попутках. У меня тогда был только один орден Славы. Молодые летчики уже по второму ордену получили, а мне все не давали. Начальник штаба сказал (это уже я потом узнал), что, пока он сам не получит второго ордена, у меня второго ордена тоже не будет, поскольку он с начала войны и старше меня.

Стоим на стоянке. Совершенно незнакомый мне че­ловек говорит: «Здравствуй. Ты Дементеев?» Оказыва­ется, это был командир эскадрильи бомбардировщи­ков, чью группу я все время сопровождал. И в Крыму, и потом, в Польше и Германии. Спрашиваю его: «Как же ты меня узнал? Мы же с тобой не встречались!» — «Ну, как же, — говорит, — длинный такой, один орден Славы болтается».

— Орден Славы — солдатский орден?

— Меня к нему представили, когда я два «фоккера» сбил. Замполит говорит: «Я тебя сделаю полным кава­лером ордена Славы». В авиации этот орден давали только младшим лейтенантам.

— Какой следующий орден?

— Закончилась война. Мы стояли в Пенемюнде. Это ракетный немецкий центр. И в течение недели я полу­чил два ордена Красного Знамени и орден Отечествен­ной войны I степени. Уже прошло 44 года, в 1988 году вдруг мне звонят из поисковой группы: «Вы награжде­ны орденом, но вам его не вручили». Тогда мне и вру­чили третий орден Красного Знамени, которым я был награжден в 1944 году. И Хоцкому тоже вручили орден Отечественной войны I степени, которым он был награ­жден раньше.

— Два ордена Красной Звезды уже позже полу­чили?

— Да, за полеты в сложных метеоусловиях и за вы­слугу лет.

— Командир полка часто летал?

— Нельзя сказать, что часто, но Павликов и в груп­повых вылетах участвовал, и полк водил.

— Как относились к потерям?

— Тяжело. Первые потери вообще очень тяжело пе­реносились, а потом сердце просто сжимается. Но ка­ждая потеря отражалась на нас на всех. Сильно пере­живали.

—

— Что делали с личными вещами погибших?

— А какие личные вещи? У летчиков — планшет, и пошел. Зимние костюмы были в ведении техников. У нас в эскадрилье был случай на Кубани, когда один сержант, пользуясь этим, наше обмундирование про­давал. Даже парашюты воровал. Его поймали, при за­держании он застрелил одного из патрульных. Его су­дили и расстреляли. Опять же, это единичный случай, которым был возмущен весь личный состав полка.

— Летали с орденами?

— Да, с орденами и документами. Как-то вечером я полетел на разведку. На обратном пути меня обстреля­ли с земли, и пуля пробила охлаждающую систему. Кое-как перетянул линию фронта и в сумерках сел в бо­лотце. Подошли пехотинцы, отвели в комендатуру. Первый вопрос: «Документы?» Показал удостоверение. Сразу другое отношение стало. Спрашивают: «Что вам надо? Чем помочь?»

Летали в любую погоду. В мороз летали, нам зима не страшна была. Чтобы двигатель легко запускался, перед его выключением в масло добавляли бензин. Для этого был специальный тумблер подачи бензина в мас-лосистему. Погоняешь его минуту-полторы, а наутро он с пол-оборота запустится.

—Штурмовики приходилось сопровождать?

—Да. Это были самые сложные задания. Как-то вы­кручивались, маневрировали.

—Рисовали что-то на самолетах?

—Нет. Вот когда Сережка Нестеров погиб, на само­летах написали «за Сережу!». Во всех эскадрильях пол­ка коки винтов были белые. Причем у «фоккеров» тоже были белые коки. Мы как-то с ними схватились, вышли из боя, а один у нас отстал. Спрашиваем: «Иван, где ты?» — «Пристраиваюсь». Нет его. «Где ты, в каком рай­оне?» — «Пристраиваюсь. Вот вы, белые коки». Оказа­лось, что он к «фоккерам» пристраивается. Они опомни­лись, развернулись и по нему стрелять. Он кричит: «Аяяяяй!» Но как-то выкрутился. Прилетел домой, винт свистит — все лопасти прострелены. Вот так белые коки!

Спереди сбоку наносились крупные белые номера машин. Номера самолетов первой эскадрильи начина­лись с 01, второй — 20, третьей — 30. Я летал на «коб­ре» под номером 22. Если самолет вышел из строя и я надолго перехожу на другую машину, то номер также переносился. Ну и за сбитые самолеты рисовали звез­дочки: там, где номера, — спереди сбоку. Как у По-крышкина.

— Крыльевые пулеметы снимали?

— Нет. Некоторые машины к нам приходили с крыльевыми крупнокалиберными пулеметами. Крылье­вые пулеметы хороши для атак наземных целей, а для воздушных целей достаточно двух крупнокалиберных и пушки. На одну гашетку я оружие не выводил.

— Действительно у «кобры» был слабый хвост? Проводились ли мероприятия в полку по его усиле­нию?

— Да, была такая проблема. Приезжали представи­тели ПАРМа и усиливали хвост. У нас в полку случаев скручивания хвостового оперения не было, но в других полках, я знаю, были.

—

— Насколько часты были случаи обрыва шатуна двигателя?

— Такие случаи были. У меня лично такого не случа­лось — я считаю, благодаря моему технику. Они рабо­тали грамотно, добросовестно, можно сказать, герои­чески. После каждого полета было положено снимать масляный фильтр. Как-то вечером в феврале 44-го тех­ник сказал, что стружка пошла, а это значит — надо ме­нять мотор. Я расстроился: завтра я буду безлошад­ный — нехорошо. Утром подхожу к самолету, стоит тре­нога, прикрытая брезентом. Подходит техник, Вадим Адлерберг, руки распухшие, в крови, и говорит: «Това­рищ командир, самолет готов. Сейчас капоты закроем, и можно облетывать». Они за ночь мотор сменили! День не спали и всю ночь работали! Я говорю: «Дима, что у тебя с руками?» Он только рукой махнул: «Сейчас мороз, надо гайку навернуть, на палец поплевал, она прилипла, навернул и оторвал. Подумаешь, кровь, — заживет».